Мария Метлицкая: И все мы будем счастливы [сборник]

Тогда, на Плющихе, у них появился собственный угол. Нет, не так — у них появился роскошный дворец, туго набитый сокровищами. Сундуки с золотом и драгоценными камнями они открывали каждый день и ослеплялись их светом. Нет, правда — каждый день, каждый час и каждая минута были наполнены счастьем — таким ярким, ошарашивающим, о котором они и не догадывались.

И еще было страшно — а вдруг? Так же не бывает, не может быть, чтобы все совпадало, все, от мелочей до самого важного.

Никому — ни матери, ни отцу, ни жалкой кучке тут же забытых без сожаления подруг она ничего не рассказывала — боялась сглазить.

А однажды мать со вздохом сказала, пристально поглядев на нее, как всегда, заскочившую накоротко, на час (Мам! Я спешу! Мишка с работы вернется!):

— Ох, пропадешь ты, Кирка! Пропадешь ни за грош! Тебя же бьет как в лихорадке, ну посмотри на себя! Так не живут, Кира! Так может быть месяц, полгода. Ну в крайнем случае — год. А потом просто не выживают после такого.

Кира удивилась. Глупость какая! Что получается? Быть счастливой нельзя? Запрещено законом природы? А для чего тогда рожден человек? Для слез и страданий? Спасибо, она сполна нарыдалась. Нет, глупости! И она опровергнет всю эту чушь! А для чего тогда люди встречаются, ищут друг друга всю жизнь и наконец находят? Она долго рассматривала себя в зеркало, пытаясь понять, что там увидела мать. Да, кажется, ничего особенного. Ну да, глаз блестит. Посвежела, зарумянилась кожа. Волосы, пышные и пушистые от природы, распушились еще больше. Еще похудела, и походка стала другой, какой-то свободной. Но замечала — мужики оборачиваются вслед. Что так испугало мать? Нет, непонятно. Все это глупости, материнские страхи.

Отец, кстати, Мишку принял спокойно — душу не открывал, проникновенных бесед не вел. Так, сели за стол, открыли бутылку коньяка, да и ту не допили — отец из-за возраста, Мишка вообще пил неохотно и мало, как говорил, для аппетита. Да и к еде он был довольно равнодушен, что очень облегчало Кирину жизнь. А мать, кажется, тогда обиделась — как это так? Новый зять не оценил фирменный холодец, и вправду всегда удававшийся ей: светло-желтый, прозрачный, средней крепости. И пирожкам ее не подивился — тоже коронное блюдо. Не восхитился наполеоном. Так, пожевал и кивнул:

— Вкусно, спасибо.

Вяленько как-то, без особого энтузиазма. Тут же, конечно, вспомнился первый зятек, Володечка. Вот кто любил ее холодец и пирожки! Вот кто ел с удовольствием и не скупился не похвалу!

Вспомнила и взгрустнула: «Ох, что-то не так в этом Мише. Странный он — сложный какой-то. Не очень понятный. И что у него в голове? И что еще придет на ум? Чует материнское сердце — выкинет еще что-то, обязательно выкинет! И втянет туда нашу дуру — вот уж не сомневайтесь! Правда, ее и втягивать не надо — гуськом потянется, паровозом пойдет. Без уговоров. Потому что рехнулась, свихнулась от этой любви — это же очевидно! А страсти, как известно, до добра не доводят». Хотя что Кирина мать знала о страстях? В восемнадцать выскочила замуж за молодого лейтенантика и прожила с ним всю жизнь. И совсем неплохо, кстати, прожила — всем бы так. Многие ей завидовали: сестры, подруги, не у всех ведь сложилось. Да, разумеется, просто не было. Это когда появилась квартира в Жуковском! После сорока. А до того были и дальние гарнизоны в тайге, и военный городок в Азербайджане, под Кировабадом. Вот там настрадались! Жара, пыль, в магазинах ни мяса, ни молока — все на базаре. А откуда у них деньги на базар? Только для ребенка — винограда веточку, кураги горсточку, мяса кусочек. Сначала их поселили возле аэродрома в так называемой гостинице. Мест, как всегда, не было — дали комнатку, где хранились поломанные кровати и списанные матрасы. Там и устроились. Ничего, как-нибудь. Комнату в городке — в ДОСе, доме офицерского состава — дали почти через год. Уж получше гостиницы, но вода по часам — утром и вечером. Набирали полные ведра — как ребенка помыть? Правда, за комнату надлежало платить — девяносто рубликов в месяц. А зарплата у мужа была сто шестьдесят! Вот и попробуй прожить на семьдесят! Да еще и с ребенком! Но выживали. Вспоминала с горестью, как Костя, муж, приносил из офицерской столовки котлету — серую котлету на куске подмокшего хлеба. И с какой жадностью она ее съедала! И не было ничего вкуснее… Учительствовать там было негде — местных учителей было некуда девать. Устроилась хронометристом, и это была удача. Считала налеты, урсы и шторки. Но мечтали скорее уехать — к местному климату так и не привыкли. Да и Кира все время маялась животом. Все дети маялись — дурная вода, зеленые фрукты. Помнила, как уже тогда, в те, казалось, спокойные годы, на окраине города дрались армяне с азербайджанцами — насмерть дрались. Потом была Кема в Вологодской области, следующей — Чугуевка в Приморье — здесь уже было полегче.