Мария Метлицкая - И все мы будем счастливы [сборник]

Она глубоко вздохнула.

— Я постараюсь.

Попробовала улыбнуться — не получилось, улыбка вышла жалкой и кривой. Он быстро пошел к калитке, но на выходе обернулся — на душе все-таки было погано. Задержался на секунду — только махнул рукой.

Тася снова кивнула, поежилась, поддернула платок на плечах и тоже махнула в ответ.

На следующий день он о ней забыл.

В Афган, он, слава богу, не попал — служил под Москвой. Да и служба оказалась короткой. Через год и два месяца его комиссовали — язва. Мать и отец от счастья рыдали. Брат тоже был рад:

— Ну здорово, Димка! Вернулся.

А мать еще долго причитала:

— Живой! С руками, с ногами. А язва — да бог с ней, справимся!

И тут же горячо включилась в лечение: картофельный сок по утрам, льняное семя, склизкое, как медуза. И диета, диета: пюре, паровые котлеты, отварная курятина — словом, сплошная тоска. Хотелось махнуть к друзьям, выпить пива, наесться жирных шашлыков. Но нет, держался. С трудом, но держался. Правда, здорово похудел.

— Кощей Бессмертный, — вздыхала мать. — Но ничего, отъешься! Главное — выздороветь.

К Тасе он пошел через недели три после возвращения, когда немножко пришел в себя. Увидев его, она ойкнула и залепетала:

— Дима! Вернулся!

И ее глаза, как всегда грустные и печальные, загорелись счастливым огнем.

Ну и снова пошло-поехало. Правда теперь он ночевал у нее редко, раз в неделю, не чаще. И каждый раз, уходя, давал себе слово, что это в последний раз. Не нужно это ему, совсем не нужно. И уже неинтересно. Но опять возвращался. Молодой — куда денешься. Физиология!

Мать понимала, что он ходит к Тасе, и однажды решилась на разговор. Страшно робела, что было совсем на его языкастую и бойкую мать не похоже.

— Жениться не собираешься, Димка? А что? Пора. Хорошая женщина эта твоя Таисия. Я узнавала. Скромная, тихая. Свадьбу сыграем — мы с отцом кое-что подкопили!

Он обалдело посмотрел на мать.

— Мам, ты чего? Совсем уже? Какое жениться? Какая свадьба? Какое подкопили, мам? Ну вы даете! — Он никак не мог успокоиться. Возмущению не было предела. — Нет, вы совсем, мам! — повторял он. — Подкопили они!

Мать испуганно смотрела на него и пыталась оправдаться:

— А что здесь такого, сынок? Хорошая женщина, скромная, — повторяла она. — И симпатичная, кстати! К тому же учительница! А что из детдома, так даже хорошо, Дим! Никаких родственников, а то мало ли что? Всякие ведь бывают, и пьянь, и… — Мать осеклась и испуганно посмотрела на сына.

— Все, мам! — резко ответил он. — Все, дело закрыто! И вообще, большая просьба: больше таких разговоров не заводить, поняла?

Мать икнула от испуга и мелко закивала:

— Да, Дима! Больше — ни-ни! Просто я думала… Ну мы с отцом думали…

Громко хлопнув дверью, он вышел из комнаты. Была зима — снежная, метельная, морозная. А он впал в тоску — ничего не хотелось. На работу не устраивался, но мать и отец молчали, не спрашивали ни о чем — пусть отлежится и придет в себя после болезни и службы.

Валялся на диване, бренчал на гитаре, вяло пролистывал книжки — читать не хотелось. Даже любимого Конан Дойла взял с полки и бросил — тоска. Много спал, отъедался — словом, ленился, балдел. Тунеядствовал. Иван вернулся из армии и снова пошел на завод.

Брат приходил со смены грязный, усталый, но довольный. Много рассказывал про работу, перечислял какие-то фамилии, часто мелькало имя Петрович — начальник цеха, Павел Петрович, учитель, мастер и друг.

Этим Петровичем он восхищался. Отец поддерживал разговор, радостно переглядывался с матерью. Хоть один из парней нормальный — все у Ивана складно и ладно. Не то что у младшего, Димки. У того все не так и не эдак — и что с ним делать? А ничего — переждать. Это было их совместное решение. Авось к весне все поправится. А куда деваться? Жизнь-то идет, продолжается.

К Тасе он тогда не ходил — неохота. Вообще ничего неохота и снова сплошная тоска.

Закрыть бы глаза и никого не видеть — ни мать, ни отца, ни брата Ваньку. Подолгу стоял у окна и смотрел на двор — ничего интересного, все старо и знакомо, одни и те же лица. И опять накрывала тоска.

Те же бабки — соседки на лавочках покрикивают на внуков и сплетничают. Те же соседки, в небрежно, наспех накинутых на плечи пальто, в грубых шерстяных носках и тапочках, развешивают на морозе белье. А из-под пальто топорщатся и нагло вылезают ночные рубахи и байковые халаты.

Медленно бредут усталые и равнодушные школьники, размахивая портфелями.

Кто-то тащит из магазина неподъемную сумку, откуда бесстыдно вываливается хвост мороженой рыбы или еще хуже — страшная оскаленная рыбья морда. Тоска. Вдалеке торчат, мозолят глаза, выплевывая сизый вонючий дым, темные заводские трубы.