Мария Метлицкая - И все мы будем счастливы [сборник]

Наконец выдавила, как пискнула:

— Мама, у нас для вас новость. Не слишком приятная, но неизбежная.

Мать вскинула брови:

— Ну-ну! — поджала губы. — Чего от вас ждать? Одних неприятностей.

— Мама! — выдохнула Кира. — Мы уезжаем.

Мать растерянно моргала глазами — не понимала.

— Куда? — булькнула она. — И надолго?

Страшно было произнести — «навсегда».

Кира молчала.

Мать повторила:

— Куда вы собрались? Что еще в голову вздумалось этому твоему?

Кира оборвала:

— Мужу, мама! Как бы тебе это ни нравилось, Миша мой муж. И хватит, пожалуйста! — Помолчала с минуту и как в воду: — Мы уезжаем насовсем. Насовсем, мама! И вам надо принять наше решение. Ты же знаешь. — Кира, ободренная материнским молчанием и растерянностью, затараторила: — Мама! Ты же знаешь, что у Мишки с работой! Ты же знаешь, как мы живем. Тебе же известно, где мы и как. Мы устали слоняться по чужим углам! Мы уже взрослые люди и… — Кира заплакала.

Мать молчала.

— Мама! — выкрикнула Кира. — Ну не молчи! Умоляю! И еще — пойми меня! Пойми нас! Мама, пожалуйста!

— Вас? — хрипло сказала мать. — А меня? А отца? Нас кто поймет? — Она резко встала со стула и вышла из кухни.

Кира сидела как прибитая. Уйти? И что дальше? Что вообще дальше? Как быть? Так и сидела бы до второго пришествия. Если бы не услышала рыдания матери. Встала, прошаркала, как старуха, по коридору и наконец решилась зайти в комнату, где спал отец. Он лежал на спине с закрытыми глазами. «Как мертвец, господи», — мелькнуло у нее. Мать, притулившись на краю кровати, рыдала, закрыв лицо руками, и приговаривала:

— Беда, Костя, беда. Ой, какая большая беда!

Сердце сжалось до невозможно острой, как вспышка, боли.

— Мама! — выкрикнула Кира. — Ну какая беда? Ты же все знаешь! Тебе все известно про наши мытарства! Выхода нет, понимаешь? Мишка погибнет. Еще пару лет — и погибнет! А там — там я рожу! Это здесь я старородящая, убогий и презираемый перестарок. А там и после тридцати рожают, мама!

«Все, аргументы кончились», — подумала она.

Но мать прекратила рыдать — в секунду, как выключили. И спокойным голосом ответила:

— Погибнет? Как же! А если и погибнет, так и, прости, слава богу! Выйдешь нормально замуж — у тебя еще есть пара лет. А про внуков — да что это нам, если мы их не сможем растить?

Пораженная, Кира молчала, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Наконец из горла вырвался хриплый, сдавленный крик:

— Господи, мама! Как же ты можешь! Он… Я же люблю его, мама!

— Юля, — тихим голосом откликнулся отец. — Прекрати. Пусть делают что хотят. Их жизнь. Пусть коверкают, ломают — их право. А то, что дочь вырастили такую, так это к нам, а не к ней.

Он открыл глаза и повернул голову к Кире:

— Подпишем тебе твои бумаги, не беспокойся. Все, что надо, подпишем. И давай — в новую жизнь! У вас там получится, не сомневаюсь — если через нас перешагнула, через родину.

Кира ничего не ответила. Последнее, что запомнилось, — глаза матери, растерянные, удивленные и не верящие услышанному. Неужели это сказал ее муж? Как же так? Ведь она так на него рассчитывала.

Кира шла по улице и ревела. Облегчения не было — вроде бы все разрешилось, слово отца закон, как он сказал, так и будет. Отец не из тех, кто меняет решение. Только горечь на сердце, тоска. Душа рвется на части. А они ведь правы, ее старики! Хотя какие они старики? Слегка за пятьдесят — разве это возраст? Но очень скоро они и вправду превратятся в стариков. Отец и сейчас постоянно болеет — сказывается тяжелая жизнь в гарнизонах. Мать еще держится — женщина всегда сильнее. Но ведь они правы, а? Как они будут без поддержки, совершенно одни? Но разве есть альтернатива? Разве она может отказаться от их с Мишкой решения? Ну допустим, она остается — без любимого мужа, без надежд, без перспектив. По-прежнему без угла. Только теперь совершенно одна. С очень незначительным шансом устроить личную жизнь, потому что в первую очередь это не нужно ей самой. Окончательно без детей — это понятно. Но родителей не бросит. На алтаре две жертвы — родители и муж. Кого она выберет?

Вернуться к ним? Хорошо, и это допустим. Хотя что тут хорошего? Не уживутся они. Никогда. Даже в юности было сложно. А уж теперь! Но самое главное не это — самое главное, она им никогда не простит, что они сломали ее жизнь и лишили любимого. И довольно скоро — или не очень скоро, особой разницы нет, это все равно обязательно случится — она начнет их ненавидеть. Одинокая старая дева, снимающая убогую комнатку на задворках Москвы, считающая жалкие копейки, еле выживающая, — в такую она превратится очень скоро, лет через пять. А то и раньше. Нет, конечно, она их не оставит — будет мотаться по воскресеньям, проклиная и ненавидя свою одинокую жизнь. Отстаивать очередь за колбасой и «Юбилейным» печеньем, вырывать из чьих-то рук тощую синюю курицу — гостинцы родным. Тащиться в холодной электричке и снова проклинать свою судьбу.