Вероника Кунгурцева - Киномеханика

— Что, невкусно? — озадаченно спросила она, прибирая учиненный Маратом на столе разгром.

— Не стоит притворяться, что вам важна моя оценка ваших кулинарных достоинств. Вы боитесь не угодить Фирсову, — сказал Марат, вытирая подбородок. Его подмывало немедленно очистить помещение — даже в отсутствие хозяина жильё истца выталкивало ответчика, но именно поэтому он сел на прежнее место и развалился еще нахальнее.

— А если б и так! — с вызовом сказала женщина, закручивая кран, неплотно закрытый Маратом.

— Ну а если так, то вы ведете себя непоследовательно, — ответил Марат. — Зачем вы пошли с другим в кино, тогда как Фирсов весь сеанс просидел в обнимку с пустым местом?

— Вы посмотрите на него! — воскликнула женщина, окончательно теряя терпение и глядя на Марата так, словно сквозь него обращалась к соседям за стеной. — Этот якобы голодный субчик просит супчик! Но вместо того, чтобы есть, так ковыряется в тарелках и перебирает харчами, что смотреть тошно! А вместо «спасиба» наводит критику. И вместо того чтобы очистить помещение, учит меня жить! Да кто ты такой?!

— Конечно, вы правы: вам я Никто, и зовут меня Никак. — Не благодаря и не прощаясь, он так быстро оказался на пороге входной двери, что ей пришлось кинуться за ним.

И тогда, когда он уже вышел за порог, она спросила почти миролюбиво:

— Что Фирсову-то передать? Кто заходил?

— Я бы на вашем месте ничего не говорил. Вы не скоро прикроете этот, как вы выразились, притон, если станете докладывать обо всех посетителях. Уж я-то его знаю.

— Да я его знаю получше тебя! — ревниво возразила женщина.

— Сомневаюсь, — сухо сказал Марат, защелкивая перед ее носом дверь, словно не он, а она стояла снаружи и пыталась проникнуть туда, куда посторонним вход воспрещен.

У Марата внутри росло одно подозрение относительно нее. И он поспешил выскочить из подъезда, чтобы не вернуться и не выпалить ей в лицо жегшую его мысль.

Мысль была вот какая. О ее причастности к отравлению. В те первые минуты, когда скорбный голос Раисы, говорившей по телефону, умолк и Марат оглянулся на события последних суток, проступивших в новом безжалостном свете, он увидел только главное — то, что у Краба был мотив (и еще какой!) избавиться от Адика. Истец заложил такой вираж, какого и Марат от него не ожидал. Главное и принципиальное затмило от Марата даже то, что он видел воочию. А воочию две серии подряд он видел перед собой затылок Краба. Поэтому сам подменить бутылку во время сеанса Фирсов не мог, а загодя это сделать нереально. Значит, либо отравление — не его рук дело, либо он провернул его чужими руками. И кто мог лучше всех исполнить роль сообщницы, чем незнакомка, с которой Марат только что встретился в квартире Краба и так опрометчиво завел речь о бутылке? Это объясняет и то, что в кинотеатре она сидела отдельно от Краба, и ту неестественную веселость, с которой обращалась с Глухим, — ведь такой убогий кавалер ей не пара, и в этом смысле радоваться ей было нечему, и уж тем более выставлять эту радость напоказ. Так он думал, направляясь к причалу, где собирался отыскать Краба, но у кинотеатра новая, еще более ошеломительная мысль бурей налетела на Марата, так что он скрипнул зубами и провернулся вокруг себя.

Из чего он, собственно, вывел, что Краб и Фирсов — одно лицо? Из одной морской кокарды и приблизительно совпадающего возраста. (Впрочем, сомнение изначально грызло его.) А потом Марат попал в вихрь закрутившихся вокруг Краба событий, так что не имел времени и возможности проверить сделанное на пляже предположение. И до сих пор он рабски руководствуется этим допущением и зашел довольно далеко, если готов впрячься в самостоятельное расследование убийства. Между тем, когда попадаешь в речную воронку, то, по словам старшего узника Петрика, самоубийственно поначалу бесплодно расходовать силы на сопротивление — наоборот, лишь в конце, когда суживающийся водоворот уже потянет тебя ко дну, надо изо всех сил нырнуть в сторону из его струи и под водой выплыть из опасной зоны. Не наступил ли такой момент и в деле Краба, в которое Марат безрассудно погрузился с головой? Теперь, когда он рисковал влипнуть в лучевую паутину дела «трех звездочек» и убийства Адика, самое время было нырнуть из одной версии в другую. Устанавливать виновность или невиновность Краба было непозволительной роскошью, если истец не он, а предположим… Глухой, которого ни долг чести, ни смерть Адика явно никак не касались. Если сегодня в квартире по адресу Фирсова хозяйничает женщина, то, вероятно, тот мужчина, который вчера водил ее в кино и с которым она так по-свойски обращалась, и есть искомое лицо! Какой бы смехотворной ни показалась такая мысль вчера, сегодня ее логика была неумолима. Глухота была веской причиной для списания моряка на берег, после чего он мог возненавидеть саму морскую форму и заняться сугубо сухопутным делом, которое бы никак не напоминало прежнюю профессию. Таким образом, истец — в прошлом морской волк — в настоящем мог превратиться в тугоухого ловца бабочек. Какое бы ни питал Марат предубеждение против такой метаморфозы, Краб при всей его морской выправке был еще более одиозной карикатурой на роль истца. Марат не хотел бы бороться с человеком, опозорившим себя неуплатой долга чести, — это обесценивало победу и усугубляло поражение в предстоящей схватке. Из того, что Марат считал глухого верзилу неуклюжим, чудаковатым типом, еще не следовало, что и другим он казался смешон. Эта женщина такая пройдоха — с любым в кино не пойдет! И впечатление, что на том сеансе она высокомерно Глухим помыкала, было мнимым в свете ее сегодняшней расторопности. Она так ревностно делала уборку, что бисеринки пота блестели на ее матовой, отмеченной родинкой коже, когда она распахнула перед Маратом дверь. Недаром эта ловкая особа ничего не ответила на его вопрос — о том, «зачем она пошла в кино с другим». Не с другим, а с тем самым! Это он, Марат, — олух царя небесного, шут и болван, а женщина — настоящая пиковая дама.