Жужа Тури - Под одной крышей

И она пошла с ним наверх. А «вредный щенок», повернув голову, смотрел на Мари грустными, полными упрека и мольбы блестящими глазами.

Под сводами ворот загрохотала тележка юного Пинтера и остановилась возле дворницкой. Мари выбежала, подхватила оставшуюся печку, понесла ее в дом. Луйза шла за ней с сумкой и руках.

— Гуся принесла, — сказала она, очень довольная своей удачей, — и картошки, потушим с печенью. Лаци не ест без картошки, говорит, без нее слишком жирно.

Пока разделывали гуся, она рассказывала о своих похождениях.

— Могла бы продать и вторую печку, за нее предлагали мыло, свечи, но уж очень жуликоватая морда была у того парня, лучше, думаю, не связываться с ним. — Потом, словно желая избавиться от того, что постоянно мучило ее, не давало покоя, Луйза сказала: — На твоем месте я бы не взяла то платье. Правда, у меня не ахти какой выбор, но, пока не привезешь свои вещи, носи мою фланелевую блузку в полоску или серый костюм, а то, может, ты ждешь, чтобы я предложила тебе? Ты просила у меня только фартук для работы…

Мари покраснела. Она знала, что Луйза не промолчит, и все же слова сестры застали ее врасплох. Они оставили горький осадок у нее в душе, и она сказала с упреком:

— Не знаю, зачем ты из каждого пустяка делаешь бог знает что. Я же расплачусь за него… Не даром же я беру…

— А ты подумала, что сказал бы Винце об этом? Он бы, пожалуй, тебя убедил, что у нас нет с ними ничего общего, мы никогда не найдем с ними общий язык. В том-то и дело, что она не подарила тебе платье. Ты стираешь ее грязное белье, тогда как она нежится в постели. Она вертит тобой, как ей вздумается. Совсем заморочила тебе голову, как я погляжу.

И Мари поняла, что ей не следовало брать зеленое платье, спокойный тон Луйзы убедил ее, тем не менее она обиженно пожала плечами и запальчиво сказала:

— Значит, мне уже и разговаривать ни с кем нельзя, не то что подружиться.

— Ты прекрасно знаешь, что не в том дело. Я только радуюсь, что тебя уважают и любят в доме такие же труженики, как ты сама. Например, против Дюрки Пинтера я ничего не имею. Но она… хочет иметь в твоем лице дармовую прислугу…

— Ты во всем видишь только плохую сторону. Я и сама…

Луйза стукнула рукой по столу.

— Ты мне не объясняй, я хорошо ее знаю. Меня она тоже пыталась одурачить. — Она почти кричала, голос ее стал звонче от злости. — Баронесса мизинца твоего не стоит, а ты позволяешь ей помыкать собой. Лебезишь, унижаешься перед…

Мари не заплакала, только испуганно замахала руками и хрипло сказала:

— Неправда! Тебе обидно, что у меня есть кто-то еще и я не сижу целый день у тебя на кухне. Ведь надо же с кем-то общаться, иначе можно разучиться говорить. Пойми, у меня никого нет… я совсем одна…

Луйза стояла, опустив руки, с выражением усталости на лице. И как только язык поворачивается сказать, что у нее никого нет. Они с Лаци три года ждали, пока Мари выбьется в люди и сможет как-то содержать себя.

Мари уставилась на сестру и вдруг разрыдалась.

— Ой, Луйза, я не хотела тебя обидеть. Это я со зла, за то, что ты постоянно… ой, не знаю, что мне делать, как быть…

— Ладно, зато я знаю.

Обе замолчали и присели у печки. В небольшой кастрюле, потрескивая, тушилась печень.

— Говорят, в пекарне Зрини выдают по сто граммов хлеба на человека, — первая нарушила молчание Луйза. — Надо будет переписать жильцов, выдают сразу на всех.

— Хорошо, я схожу, — изъявила согласие Мари и снова вернулась к прерванному разговору: — Мне еще горше оттого, что я огорчаю тебя подобными вещами, когда ты и без того места себе не находишь из-за Лаци. Со мной не делишься, молча ходишь из угла в угол.

— А что говорить-то? — Луйза задумчиво уставилась перед собой и, понизив голос, продолжала: — Знаешь ведь, какой он. Только языком болтает, передо мной рисуется, какой, мол, он отважный. Но на самом деле он неприспособленный, слабый человек, поэтому я и боюсь за него. — Разоткровенничалась и тут же, словно раскаявшись в своей минутной слабости или по какой-то непонятной ассоциации, заговорила вдруг о сестре Кати. — Интересно, как там они в Пецеле? Теперь, когда делят землю, может, и им выделят небольшой клочок, если, конечно, они того заслужат.

— У меня о них душа не болит, — сказала Мари.

К вечеру Мари вновь овладела прежняя раздвоенность. В конечном счете Малику тоже нельзя обижать. До сих пор она кое в чем помогала баронессе, а теперь как ей вести себя, если та позовет? И если вечером зайдет поговорить, она же не может указать ей на дверь в ее собственной квартире. Не далее как сегодня она говорила, что люди скверные, так пусть же ее она не считает плохой…