Евгения Некрасова - Калечина-Малечина

Да, ругалась мама, а не папа, как обычно. Катя сразу поняла, что это не из-за Лариного телефона, а из-за чего-то, в чём виноват папа. Потому что, когда была виновата Катя, он всегда ругался на маму. Пальцы по-волшебному сами вязали вторую варежку. Ряды карабкались друг по другу наверх, превращая нитки и воздух в новое тёплое существо. Катя прижималась к нему, как к живому, прислушивалась к крикам за стеной. Указательный стал почти цвета красных ниток, а на его боку надутой жевательной резинкой вспухла мозоль. Катя вывязывает и довязывает, Катя вывязывает и довязывает. Под вязание удивительно просто слышалось и понималось. Выходило из переплетений родительских криков, что папа продал дяде Юре бабушкин дачу-дом, подписал документы, что всё получил, а дядя Юра попросил подождать, потому что банк закрыли на выходной и деньги не достать из книжки, а потом, когда папа стал ему звонить, то дядя Юра сказал, что деньги отдал папе, а папа забыл. И папа звонил, звонил, ездил сегодня к нему вместо работы, а дядя Юра сказал, что папа недоразвитый. Папа и мама пошли в милицию, но там сказали, что папа сам виноват и по бумажкам дядя Юра прав. Дядя Юра — бабушкин сосед по дачному дому и участку. Бабушка рассказывала, как таскала дядю Юру за уши, когда он был ещё невыросшим и воровал у неё малину. У Кати захныкали пальцы, особенно большой и указательный на правой руке. Желудок тоже постанывал. Через час или два родители замолчали. Мама, сморкаясь, прошла на кухню и чиркнула светом.

— Это что? — это закричала мама.

Катя осторожно отложила вязание на стол и побежала к маме.

Прямо на столе громоздилась высоченная, почти с Катю, башня. Она то худела блюдцами, то расширялась широкими тарелками и сковородками, макушку её венчала перевёрнутая зелёная кастрюлька с ручками. По бокам торчали вилки, ножи и кухонные лопатки. Всё это не шмякалось вниз, а держалось вместе, как приклеенное. Из-за общей белости, волнистости и металлической шапки наверху башня походила на подтаявшего снеговика. Из кастрюли стекали вниз остатки субботней тыквенной каши, из тарелок, сковород и чашек выползало тоже что-то своё: то жир, то макароны, иногда чаинки. Вся посуда квартиры толпилась тут. Только сырная тёрка одиноко лежала на дне раковины.

— Ты… ты что тут намутила? — спросила мама так, будто училась в одном с Катей классе.

Катя открыла рот и не могла ничего даже промычать от удивления. Даже при сильном старании она не сумела бы построить такого невероятного снеговика. Даже если бы Лара ей помогала.

— Это что ещё такое? — это зло-радостно спросил возникший на пороге папа.

Он обрадовался, что появился кто-то ещё сегодня виноватый. Катя отступила к стене, папа зашёл в кухню, а мама отвернулась от них обоих и молча принялась разбирать снеговика на части и относить их в раковину. Папа, громко дыша, как пёс, смотрел-смотрел на маму и на Катю, а потом ушёл.

Катя отправилась довязывать, пальцы хрустели и завывали. Через двенадцать рядов мама позвала Катю на кухню. Там шёл пар от тарелки с сосисками и картофельным пюре. Мама ушла в ванную, включила воду. Телевизор стрелял и диктовал папе новости. После еды Катя отдала тарелку раковине и ушла вязать.

Катя вывязывает и довязывает, Катя вывязывает и довязывает. Вечер закончился. Глаза и пальцы слипались и ныли. Зимняя ночь уже притащилась в Катин двор и квартиру. От нетерпения невыросшая пропускала клетки, и поэтому вторая варежка получалась значительно худее первой и сужалась книзу. Но готова была только её половина. Пальцы завопили, Катя подумала и направилась к маме. В комнате уже не было света, и телевизор не разговаривал, а мама сидела на кухне спиной к входу и раскладывала косынку на ноутбуке. Катя подкралась, мама щелкала как автоматическая, подёргивая рукой. Хотелось дотронуться до её локтя, но тут послышался шум со стороны коридора. Катя убрала руку и снова ушла к себе, довязывать.

Теперь работа не шла, тащилась очень медленно, Катя путалась в нитках и рядах, пропускала петли или, наоборот, вставляла крючок дважды или трижды в одну точку, отчего в шерстяной шкуре получались арки. Невыросшая клевала носом, сидела в полуяви-полусне, по комнате летали готовые варежки одноклассниц, кукареча и кудахча. Боком то левого, то правого глаза маячило бегающее тряпичное пятно. Как только Катя поворачивала голову, чтобы разглядеть эту беговщину, пятно снова уплывало в сторону.

— Ты пойдешь мыться? — это спросила мама из пространства между кухней и ванной.