Елена Стяжкина - Розка (сборник)

А раньше заводилами были площади. И они конкурировали не на жизнь, а не смерть. Именно что на смерть – виселицы и гильотины, восстания и революции, баррикады и расстрелы, коронации, свадьбы, похороны. А потом стало ясно, что площади – это немного скучно, однообразно и статично. Площади никуда не ведут. Пришло время улиц. А потом будет время аэропортов. И кто-нибудь из них тоже назначит себя заводилой и будет раздавать сюжеты, ноты, образы, формулы и идеи коллекций одежды для толстых роботов.

Чех с венгерским именем Арпад, тоже пациент клиники, спрашивает у меня: «Вам здесь нравится?» – «Да, – говорю я. – Это хорошее место». – «Но оно совершенно не похоже на реальный мир, вы согласны?» В этом месте Марк бы начал вежливо ржать и покашливать, чтобы случайно вылетевший смешок не задел пациента Арпада.

Но я не Марк, я говорю коллеге: «Слонам на Ноевом ковчеге тоже казалось, что это место не похоже на реальность. Но ведь какое-то время оно было ею?»

«Вы думаете, что мы – слоны?» – удивляется Арпад. Я пожимаю плечами.

У Арпада – несложный случай. Во всяком случае, мне кажется, что не такой сложный, как мой. Его обсцессия носит имя Рудольф Вайгль. И больше всего пан Рудольф хочет, чтобы никто не вспоминал о спиннинге и обо всех неполученных им Нобелевских премиях. Он хочет, чтобы до конца этого века его оставили в покое. Но нет. Чех с венгерским именем Арпад хочет вернуть Вайгля на родину. Он говорит: «Отец Вайгля был чехом. Поляком был отчим. Понимаете? И это вопрос крови и памяти».

«Крови и памяти? – устало напрягается Вайгль. – Отец был чехом, отчим – поляком, я жил во Львове при бабке Австрии, при Советах, при Гитлере. Я умер в польском Закопане. Меня легко присвоить. Но если бы вы знали, как меня тошнит от этого всего. Я, знаете ли, делал клизмы платяным вшам. В целях их убийства. Лига насекомых предала бы меня анафеме. Но вакцину против тифа мы создали. Первый вариант еще в 1918 году. Никто не хотел умирать от тифа, знаете ли. Даже в Абиссинии. Это в Африке, на которую всем плевать. Так вот даже в Абиссинии никто не хотел умирать от тифа. Когда Львов въехал в Советы, советские хотели, чтобы я был коммунистом. Когда во Львов пришли наци, гитлеровские хотели, чтобы я стал немцем. И только польские коммунисты не хотели иметь со мной ничего общего, потому что в их глазах я был предателем и пособником наци. Они даже писали в Нобелевский комитет. Успешно. И, знаете, я действительно купил спиннинг и шубу жене на премию от главы Львова. Но еще я покупал картошку, капусту, я покупал колбасы и сыры. Я вообще-то ел и пил. Но этот спиннинг как свидетельство моей скромности. Зачем? Какие-то люди, которые представляются учеными и журналистами, приходят и тревожат мой прах. Они долго что-то ищут, пишут, защищают и вешают на меня бирки, как будто я колония здоровых платяных вшей. Я весь в этих бирках. Весь.

И вот еще что… Я, наверное, не праведник мира, потому что я не спасал евреев. Я просто всегда думал, что люди должны быть живыми и здоровыми, а не расстрелянными и сожженными. Понимаете? Вакцина от тифа – она для всех. Я не Шиндлер. Я Рудольф Вайгль. Но я тоже постоянно жалею только о том, что не смог взять к себе в институт всех. Что не смог взять больше, еще больше людей, что не смог выдать тысячи справок о том, что все они – мои люди, мои подопытные люди, включенные в план по производству вакцины против тифа. План для наци всегда имел значение.

Мне надо было умереть где-нибудь в самом конце войны. Увидеть, что зло кончилось, и умереть. Моей вакцины было слишком много – у Советов, у Гитлера, в варшавском гетто, в Армии Крайовой, в Китае, в Абиссинии. Моей вакцины было так много, что ее не все выдерживали. Мне надо было умереть до того, как мой старый и добрый друг зачем-то написал на меня донос…»

Чех с венгерским именем Арпад, отец которого был венгром, а отчим – чехом, хочет вернуть условной «Праге» Рудольфа Вайгля, отчим которого был поляком, а отец, погибший в автокатастрофе, – чехом. Кровь и память. Мне вообще не нравятся эти слова. Особенно «кровь».

«Ты все еще уверена, что обсцессия Арпада не так тяжела, как твоя?» – усмехается Марк.

Отец Мегги бездомничает интеллигентно и даже спортивно. Утром у него Феликс с мечом и ногой, застревающей в воздухе. Еще у Феликса кофе, электричество и вай-фай. Отец Мегги давно пристрастился к Интернету. Все еще, конечно, немного страшно. Все еще кажется: нажмешь не на ту картинку, и выпрыгнет сразу джинн с черной ширмой, и все заурчит и сломается, потухнет. Но если потихоньку, со вниманием и аккуратно, то там, внутри, есть все.