Кристин Фере-Флери - Девушка, которая читала в метро

Леонидас пожевал мундштук трубки, чашка которой давно погасла, и со вздохом покачал головой:

– Честно говоря, я тоже. Но это не важно. Идите спать, малыш. Возможно, завтра все предстанет вам в совсем другом свете.

Он еще несколько секунд подумал:

– Или нет.

– Не слишком обнадеживающе…

– В жизни вообще ничто не обнадеживает. Мы сами должны черпать надежду там, где ее способен углядеть наш взгляд, или энтузиазм, или страсть, или… да что угодно.

Он покровительственно потрепал ее по щеке:

– А вы на это способны. Не сомневаюсь.

Назавтра Жюльетта старалась держаться от книг подальше и не отпирала кабинет. С галереи она видела, как в ворота вошел кто-то из передатчиков, подергал застекленную дверь, потом прилип к ней носом, приставив руку козырьком ко лбу, – но не спустилась. Заида все еще болела, слегка температурила, дремала; она оставила ее с целым выводком тряпичных куколок, явно ручной работы, девочка рассказывала им какие-то непонятные истории и укладывала одну за другой на подушку, у своей щеки.

Жюльетта, глядя на этих кукол, подумала о матери Заиды. Жива она или нет? Девочка по ней скучает? Можно ли как-то восполнить отсутствие матери? Страшный вопрос, в том смысле, что, наверно, единственный самоочевидный ответ на него – нет. Жюльетта заварила чаю, целый чайник, налила чашку и уселась с ней подальше от окон, от стен во дворе, подальше от любого выхода наружу. Ей нужен был кокон, мягонький, спокойный и тихий.

В сущности, она всегда так жила. Устраивалась в любой нише, оказавшейся в пределах досягаемости. Родительский дом в пригороде, тихом пригороде, где тарахтенье скутера на улице было для местных жителей невесть какой напастью; маленькая школа по соседству, коллеж, находившийся через две улицы, потом профессиональный лицей с коммерческим уклоном, где она без всякой радости, но и без возражений доучилась до аттестата, потом до диплома специалиста высшей квалификации. Она могла бы двигаться дальше, хотя бы в пространстве, хотя бы за кольцевую, в Париж, не довольствоваться тем поприщем, какое предлагало ей скромное учебное заведение, где долго служила мать, тихая и опытная секретарша директора. Она не решилась. Нет, на самом деле ей даже и не хотелось.

Она не сознавала, что ей страшно, что она боится огромного, разнообразного мира с его насилием.

Дом, школа, коллеж, лицей. И наконец, агентство. Агентство находилось в дюжине остановок на метро от однокомнатной квартирки, купленной на бабушкино наследство.

– Даже пересадку не надо делать, – одобрительно заметила мать. – Это сильно упростит тебе жизнь, дорогая.

Жизнь Жюльетты и без того была простой. Каждое утро она вставала в половине восьмого, принимала душ, съедала за стойкой кухоньки четыре гренка, не больше, намазанных творожным сыром, выпивала стакан яблочного сока и чашку чаю и отправлялась на работу. В полдень иногда обедала с Хлоей во вьетнамской забегаловке на углу – примерно пару раз в месяц, в остальном они позволяли себе лишнее, только если заключали удачные сделки, – а так обычно ела салат, который готовила накануне вечером и в последний момент заправляла соусом, принесенным с собой в отмытой банке из-под каперсов. Всегда держала на столе яблоко и пакетик сухого печенья на полдник. Вечером, вернувшись домой, немножко прибирала, ужинала, сидя перед телевизором. В пятницу вечером ходила в кино, в субботу – в бассейн, по воскресеньям обедала у родителей, а потом помогала им в саду: и занятие, и поговорить есть о чем.

Иногда рутинное течение жизни нарушали мужчины. О, совсем ненадолго. Все эти мужчины были как вода, утекали сквозь пальцы, она не знала, что им сказать, ласки ее были неумелыми, и она прекрасно чувствовала, что, едва проходил спазм удовольствия под полосатым одеялом, им становилось скучно.

Когда они бросали ее, она несколько дней плакала, уткнувшись носом в бабушкин шарф, синий шарф, еще хранивший – ей нравилось так думать – еле слышный запах женщины, которая его связала. Никакого запаха там, конечно, не было. Шарф пах фабричной лавандой – после стирки, ведь его все-таки приходилось время от времени стирать, – а еще чили, единственным блюдом, которое Жюльетта иногда осмеливалась готовить, и эвкалиптом: им были пропитаны бумажные носовые платки той марки, какую всегда покупала мать.

Мать умерла два года назад, в теплый весенний вечер, победно разгибаясь у края прополотого цветника. Корзина с сорняками опрокинулась набок, она тоже – с открытыми глазами, глядя в небо. Не успев даже позвать мужа, прореживавшего неподалеку всходы моркови.