Юргис Кунчинас - Туула

Убогий дом Туулы за грузовым мостом, как и в прошлые века, стоит сегодня в окружении церквей и костелов - но куда им, невеличкам, до нашей Бернардинской домны, к тому же они и грациознее, пестрят башенками, шпилями и каменными украшениями, но лучшая из них, разумеется, Анна 3 3 Имеется в виду костел св. Анны. - ее дверную ручку в виде черта я совсем недавно потер большим пальцем, поводил им по тупому широкому лбу беса. А ты, сатана, случайно не знаешь, что сейчас делает Туула? Обитатель ирреального мира, старый идиот, хотя в общем-то премилое существо на изгибе металлической ручки... Известно ли тебе что-нибудь?

Проснувшись невзначай ночью и хлебнув выдохшегося пива, я видел за окном Аурелиты Бонапартовны лишь спокойный и легкий силуэт костела Пресвятой Девы Марии Утешительницы, сужающийся кверху, да часть его грациозной башни. Сама же Аурелита Бонапартовна спала в другой комнате со своей малолетней дочкой Эвой Гербертовной, а их бабушка и мать, Хелена Бжостовска, по ночам пила разбавленное кипяченой водой красное вино, слушала пластинки Пендерецкого и Вивальди и выстругивала на кухне из липовых поленьев до самой зари, давая волю злобной фантазии, обрядовые маски — ряженых на Масленицу, японцев и жителей Заречья... Хотя нет, похоже, я что-то путаю. Верно лишь одно: проснувшись ночью, я сразу же видел в окне башню трехнефного костела - в том, что он трехнефный, я был уверен. Она отчетливо выделялась даже на фоне темного неба. Я знал: возле Девы Марии Утешительницы давным-давно не живет старуха Дашевска со своими распутными дочерьми и чокнутым сыном Тадеком, свихнувшимся в тот самый день, когда он продул финал открытого ринга в зале филармонии, - его бросила не только невеста Ангонита Брандыс, покинули и все друзья, собутыльники... Случилось это в 1956 году, вскоре после XX съезда компартии, — о чем непременно напоминала, рассказывая упомянутую историю мне и моему коллеге Теодору фон Чатру, пани Дашевска. Она сама была тогда в зале, поэтому понятно, что при воспоминании о поколоченном, как груша, сыне — его к тому же отдубасили в раздевалке после боев — голос у старухи неизменно дрожал. Зофия же, пригородная почтальонша и уж такая растопыра, восприняла безумие брата совершенно иначе: мол, Тадек сбрендил в тюрьме от употребления одеколона и ацетонового клея, сами видите, как он пожелтел, стал припадочным! А вот младшая сестра Марианна, снабжавшая нас с Теодорасом дешевыми носками - продукцией ее родной фабрики «Спарта», красотка Марианна, с которой мы танцевали в мрачном танцевальном зале на улице Арклю, то бишь Лошадиной, принадлежавшем МВД (в просторечии «Лошадиный клуб»), -на эту тему вообще не распространялась. Биография пани Дашевской, вдовы поручика или хорунжего легионеров, представлявшей из себя «в наше время» увядшую, скукоженную, но все еще энергичную и неуемную старуху, думается, достойна изучения, хотя я не сомневаюсь, что многие с гораздо большим удовольствием прочитали бы пикантные мемуары покойной почтальонши Зофии: нет, не об утомительной доставке писем и газет, не о злых кабысдохах, облаивавших ее на улицах Филарету и Оланду, - это все ерунда, - конечно же, о нескончаемых, опасных и умопомрачительных амурных приключениях! В юности Зося, по правде говоря, была прелестна, как рождественская открытка, - снимки показывала! - но нам, гуманитариям Almae Matris Vilnensis, теснившимся осенью 1967 года в одном из углов норы Дашевских, она уже не казалась такой очаровательной, какой, скажем, в 1949 году ее видели советские офицеры или тренер по боксу, который, якобы, и уговорил Тадика выступить в боях против натренированных вояк из гарнизонного клуба. Зося любила захаживать в нашу каморку, отгороженную от вонючей кухни цветастым ситцевым пологом. Она садилась на скрипучую табуретку и, дымя папиросой, пускалась в воспоминания. Мы с Чатром пробовали сосватать ее Францу, упитанному женолюбивому романисту, но тот при первом же знакомстве попятился к выходу и исчез за дверью. Больше он почти никогда не наведывался в нашу меблированную дыру, хотя Зося все допытывалась: «Ну, и где же этот ваш усач?» Уже после того, как я потерял Туулу (да приобретал ли я ее когда-нибудь?), меня совершенно неожиданно осенило: в той самой комнатушке, где мы с коллегой фон Чатром в былые времена провели столько приятных полуголодных дней в компании с дворовыми котами и шмыгающими под полом крысами, с то рыдающим, то хохочущим Тадеком, так вот, в этой самой норе, по-моему, в 1907 году жил Чюрлёнис, наш единственный официально признанный (даже русскими!) национальный гений... Узнав об этом, я воспылал желанием найти фон Чатра, купить пару бутылок доброго вина и отправиться в тот двор - все Дашевские, за исключением разве что Марианны и ее ребятишек, поумирали, - еще раз взглянуть на черные оконные проемы, на медную дверную ручку и хотя бы попытаться представить, что вон там, в подворотне, мелькнул силуэт гения или что он нажимает на эту ручку... ведь вино в этом деле первый помощник, верно? Однако Теодорас, как назло, уехал в Вену - вино на подоконнике Дашевских я выпил в компании какого-то паршивого мужичонки... тому показалось мало, он стал требовать еще, словом, я еле ноги унес. И снова я заговариваю зубы, лишь бы только не выкладывать все сразу о Тууле, о ТУУЛЛЕ с двумя «л», чье имя я написал зелеными двухметровыми буквами на северной стене Бернардинского костела... неподалеку от большого алтаря...