Сол Беллоу - С ногой во рту или Язык мой – враг мой

В наше время, моя дорогая, уже никого не смутить или удивить проявлением злодейства, но я всё же снова и снова спрашиваю себя, для чего Эдди Уолишу надо было тридцать с гаком лет коллекционировать мои проступки и лишь теперь швырнуть мне их в лицо? Вот что возбуждает во мне острый интерес, настолько острый, что заставляет меня мысленно кричать. Весь комизм этого одолевает меня по ночам с болезненностью родовых схваток. Я лежу в задней спальне слабоизолированной коробочки канадского домика и изо всех сил тужусь чтоб не издать вопль. Не хватало ещё соседям услыхать подобные звуки в три ночи. И ни единой души во всей Британской Колумбии, с которой я мог бы этим поделиться.

Единственная моя знакомая – это миссис Грейсуэлл, пожилая дама (ну очень пожилая), изучающая оккультную литературу, и я не могу беспокоить её темами совсем иной направленности. Наши с ней беседы сугубо теоретические… Одно её ценное высказывание таково: «Низшее Я – это то, что Псалмист имеет в виду, когда пишет, “Я – червь, а никакой не человек.” Высшее Я – это то, что лишь немногим из людей дано замечать. Вот почему они так пренебрежительно отзываются друг о друге.»

Поскольку в своём документе (обвинении) Уолиш уже не в первый раз приводит цитаты из прозы и поэзии Гинзберга, то я, в конце концов, заказал издательству «Сити-Лайтс» из Сан-Франциско те из его работ (издавалось так много его тонких брошюр), что я еще не читал, после получения которых посвятил множество вечеров их изучению. В своих трудах Гинзберг выступает за истинную нежность и полную искренность. Под последней он понимает буквализм в описании фекалий и гениталий. Нет ничего милее для него братства "вольной дороги" – мужчин, женщин, товарищей, – приверженцев человеколюбия и безоглядного совокупления, неустающих молиться и медитировать. С ужасом отзывается он о нашей «пластиковой культуре», которую несколько навязчиво связывает с ЦРУ. Кроме последнего есть ещё разведслужбы корпораций Эксон, Мобил, Стандард-ойл-оф-Калифорния и гнусная Оксидентал-Петролеум с её кремлёвской агентурой (то есть, явно, недостойная доверия). Суперкапитализм и его канцерогенная нефтехимическая технология связаны посредством Джеймса Хесуса Энглтона, высокопоставленного чина Ассоциации Разведслужб США, с одним из его приятелей, Т. С. Элиотом. У Энглтона, в юности работавшего редактором литературного журнала, была заветная цель возрождения культуры борьбы Запада против «так называемых сталинистов.» В одной из его работ Гинзберг пишет о посетившей его химере, в которой он в обществе поэта Т. С. Элиота на юте судна, плывущего куда-то по реке Стикс, где последний в ходе беседы признаётся, что выполнял мелкие шпионские задания Энглтона. Таким Детям Тьмы, как Элиот, Гинзберг противопоставляет "зубров" – бородатых мыслителей, поэтов верных Блейку и Уитману, "блаженных чудиков", сентиментальных наивных гомосеков, мелкие сообщества которых спецслужбы пасли по своим базам данных, пытаясь внедрять к ним "кротов" и совращать их героином. Упомянутую галлюцинацию Гинзберга, столь проникновенную не только из-за такого обилия в ней страшного, но и благодаря отраженной в ней жажде добра, своеобразному призыву в защиту прекрасного, я ценю гораздо выше, чем мой порицатель Уолиш. Я-то в этом и вправду разбираюсь. Грандиозным манифестациям Гинзбергом своей гиперсексуальности я, конечно же, говорю "Браво!" Но тут, сочувственно вспоминая о его странностях, я ногтями приглаживаю усы и до рези в глазах пытаюсь постичь его. Я считаю себя более беспристрастным, чем Уолиш, ценителем Гинзберга. Эдди, как говорится, "приходит за игральный стол с лопаточкой крупье", "работает на заведение". Он кормится с поэзии. Одна из хронических проблем Уолиша состояла в том, что он очень смахивал на еврея. Некоторые люди испытывали к нему недоверие, с предубеждением подозревая, что он "косит" под полноценного американца. Были случаи, когда его, как бы проверяя сколько "веса" (который всегда в цене) может придать им хамство, спрашивали: "А какая у вас была фамилия до того, как она стала Уолиш?" – вполне типичный вопрос, нередко задаваемый евреям. На самом деле его родители были из семьи северо-ирландских протестантов и фамилия его матери была Бэллард. Сам он записывал свои полные фамилию и имя так: Эдвард Бэллард Уолиш. Вообще то, он делал вид, что этой проблемы для него не существует. Тем не менее, испытание на себе проявлений неприязни заставило его солидаризоваться с еврейством, или, по крайней мере, он так говорил. В наивном восторге от его дружеского расположения, я никак не мог не верить ему. Выходит, что после стольких лет подспудных колебаний Уолиш, наконец, пришел к заключению, что я – осёл. Именно тогда, когда публика только начала принимать меня всерьёз, его терпение лопнуло и милость ко мне сменилась гневом. Последней каплей послужили мои телепрограммы по истории музыки. Я прямо вижу эту картину: Уолиш с сигаретой во рту в замусоленном шерстяном халате, подперев ладонью руки локоть второй, смотрит на экран, где я, завершая тему о последних днях Гайдна или о Моцарте и Сальери, перехожу к темам по клавесину, и костерит меня: "Тоже мне, Суперзвезда! Осёл хренов!", "Господи, как можно быть такой фальшивкой!", "Гекльберри Финк!" [fink – штрейкбрехер, стукач].