Франце Бевк - Сундук с серебром

— Перебрал ты, что ли? — сказал он Филиппу.

— Сам ты перебрал, в другой раз пей поменьше, — ответил ему тот.

Иванчек и Филипп пристально смотрели друг на друга. Граммофон на минуту умолк. Девушки испуганно поглядывали на парней, в воздухе запахло ссорой и дракой. Но тут с печи зазвучала полька, и девушки сами начали приглашать парней, чтобы предотвратить назревавший скандал.

Танцевали чуть ли не все пары, в комнате сразу стало тесно. От духоты и сутолоки парни обливались потом.

Якец подошел к Мицке.

— Пойдем танцевать.

— Ты ведь не умеешь.

Якец мужественно проглотил обиду и засмеялся.

— А ты меня научи!

И они пошли танцевать.

— Иванчеку ты подарила платок, — упрекнул ее Якец.

— Неправда, я ему не дарила. Он сам взял.

— Подари мне букетик! — попросил ее Якец спустя некоторое время.

— А что же у меня останется?

Такой отказ Якеца не очень-то обидел, Мицка смеялась, и он тоже расплылся до ушей.

— Если будешь хорошо себя вести, получишь букетик завтра, — сказала она ему, как ребенку. — Ты ведь придешь к нам расчищать луг?

— Приду.

Об этом не стоило и спрашивать. Якец был необыкновенно взволнован. Когда, танцуя, он обнимал девушку, он чувствовал, что у него вот-вот потемнеет в глазах. Пальцы, державшие его за руку, были такими нежными, белыми. Под своей правой ладонью он ощущал ее плечо. Но прижать ее к себе он не решался: боялся раздавить, точно она была стеклянная, осквернить грубым прикосновением.

Когда они кончили танцевать, он сел совершенно счастливый. Был забыт и платочек Мицки, и все другое. Он утирал своим большим красным платком вспотевший лоб и широко улыбался.

Филипп не плясал. Он сидел, положив захмелевшую голову на руки. Потом поднял голову и одним глазом покосился на Мицку; было ясно, что он все еще злится.

— С ним ты танцевала, а со мной не хотела, — упрекнул он ее.

— Потому что он не такой похабник, как ты.

Более оскорбительного слова нельзя было придумать. Оно вырвалось неожиданно, порожденное гневом и затаенной обидой. Взять его обратно она не могла, да и не хотела. Словно сознавая свою силу, она взглянула на Якеца и Иванчека; ее глаза говорили: такая уж я есть, ничего не поделать.

Филипп задохнулся от возмущения. Он открыл рот, но, опешив, не сразу нашел нужные слова.

— Если я похабник, — произнес он наконец, запинаясь, — то ты… ты…

Филипп не договорил, так как Иванчек ударил кулаком по столу с такой силой, что подскочили стаканы. Но Филипп не отступил. Не желая ссориться со всей компанией, он решил выместить злость на девушке. Подняв стакан, он плеснул вино на стол. Мицка не успела отпрянуть, вино залило ей рукав и юбку.

Иванчек вскочил и схватил Филиппа за руку.

— Девушек я не позволю тебе обижать!

Якец пытался их помирить. Но Иванчек крепко держал Филиппа, тот вырывался, а сам искал глазами, чем бы вооружиться для драки.

Трактирщик снова завел граммофон. Веселые взвизги вращающейся пластинки, игравшей штирийский танец, мешались с криками парней. Парни разделились на три группы. Две из них готовы были сцепиться друг с другом, третья, самая многочисленная, пыталась их помирить.

Девушки разбежались, в трактире осталась только Мицка. Когда началась драка, Иванчек крикнул ей:

— Мицка, уходи!

Мицка вышла. Перед трактиром не было ни души. В деревню можно было пройти по трем дорогам. Мицка пошла по крайней, правой, которая вела к усадьбе Дольняковых, где она служила. Уже стемнело. Отойдя от трактира шагов на двести, она остановилась за густыми кустами живой изгороди, на ветвях которой уже появились молодые листочки. Кончилась ли драка? Мицка не понимала, что с ней происходит, она вся дрожала от волнения.

Девушка прислушалась. Со стороны трактира доносились невнятные голоса и шум. Граммофон уже смолк, только отрывистые, резкие крики парней оглашали мрак. Вдруг кто-то ударил кулаком по столу и закричал высоким фальцетом. Мицка узнала голос Иванчека.

Она встревожилась и хотела было вернуться, но увидела высоко на пригорке белые передники девушек и услышала их смех. Ей стало очень обидно, что подруги в эту минуту могут так беспечно смеяться.

Голоса в трактире внезапно смолкли. Лишь высокий, возбужденный голос трактирщика еще раздавался в тишине. Время от времени ему вторил бас одного из парней. Наконец трактирщик пожелал всем спокойной ночи. Дверь с шумом захлопнулась.

Мицка с облегчением вздохнула. Парни расходились. Издалека доносился разговор, не похожий на ссору и перебранку. Казалось, кто-то горячо оправдывался перед другими.