– Я бы сказал, – ответил я, – что речь идет о том, как мы понимаем и интерпретируем наше переживание…
– Ага, – кивнул саядо Ан. – Единые мировые искры. На словах бывает вообще все. Самое ужасное, что наевшийся пустых слов человек начинает верить, будто постиг что-то важное. А ему просто добавили мусора в голову. Истинное постижение, господин Федор, это когда мусор из головы убирают. Если вы когда-нибудь увидите подлинную природу феноменов, вы убедитесь, что о них не то что спорить, даже думать никакой возможности нет. Спорить можно только о символах веры. И еще о картинках в фейсбуке. У вас ведь есть фейсбук?
– Почему вы фейсбук вспомнили? – спросил я.
Саядо покосился на переводчика.
– Мне говорили, что он очень популярен в вашей стране. У малообразованной азиатской молодежи тоже. Особенно у молодых девушек. Когда они едят что-то вкусное, они обязательно фотографируют это на мобильный и вешают у себя в фейсбуке, а потом без конца обсуждают. Фотографии красиво выглядят, и еда на них кажется вечной и неизменной. Космической мировой едой, так сказать. Но фотографии – далеко не сама еда. Бывает, что фотографий в фейсбуке много, а кушать совсем нечего…
Он огляделся по сторонам, словно в поисках какого-то другого примера.
– Или возьмем ваш белый корабль и море вокруг. Когда вы плывете на корабле, можно говорить, что вокруг, например, Андаманское море. А можно говорить, что Мировой Океан. А потом можно устроить драку между теми, кто верит в Мировой Океан и в Андаманское море. Но от того, какие слова вы произнесете, качка не изменится. Морская болезнь не пройдет, будет только лишняя путаница в голове. Будда таких разговоров не поощрял.
Но меня было уже не остановить.
– А какая тогда разница, хорошо человек живет или плохо? Ведь перерождается не он сам, а мир. Были одни искры, стали другие искры. Какого хрена тогда всю жизнь себя сдерживать? Меня ведь за хорошее поведение все равно никто не наградит. Это ведь не я стану чем-то другим. Меня не будет. Будут новые искры из новых зажигалок.
– Нет вообще ничего, что становится чем-то другим, – ответил саядо Ан. – Утро никогда не было ночью. Вечер никогда не был днем. Вы сегодняшний не были собой вчерашним. Смысл перерождений не в том, что одно делается другим. Он в том, что после вечера наступит ночь, а после утра начнется день. Точно так же за дурной жизнью наступает фаза страдания, а за хорошей – фаза радости. Это космический закон, который не обойдут никакие юристы.
Похоже, он просто не понимал, о чем я говорю.
– Но мне-то что, если радоваться и горевать буду уже не я? – повторил я. – Какая мне разница, если все это произойдет не со мной, а… Не знаю, с этим единым Мировым океаном?
– Океан един, – сказал саядо. – Но на одном пляже буря и шторм. А на другом – прекрасная солнечная погода. И все в один и тот же день. Даже если это произойдет не с вами, а с кем-то другим, как вы думаете, где лучше отдыхать?
– Кому лучше? – спросил я. – Я же именно об этом и говорю. Лучше всегда бывает кому-то конкретному. Кому будет лучше отдыхать?
– Мне кажется, – улыбнулся саядо, – лучше будет тому, кто на солнечном пляже. Разве нет? Вот вы – куда бы вы поехали?
Вроде монах, а какой скользкий собеседник.
– Туда, куда Родина пошлет, – пробормотал я мрачно.
– Хорошо, что вы так любите свою страну, – ответил саядо. – Но задумайтесь вот над чем – и при шторме, и при солнечной погоде рядом с вами всегда окажутся люди, для которых происходящее будет естественным и нормальным. Так уж устроен мир – при всем своем устрашающем идиотизме он выглядит вполне логично и осмысленно из любой своей точки. В нем полно противоречий и противоположностей, но все они в конце концов сходятся и оказываются одним и тем же. Чтобы понять это глубоко, очень полезно подолгу созерцать трупы на кладбище.
2.2 LAS NUEVAS CAZADORAS. ЖИЗЕЛЬ
Таня – босая, заплаканная, замотанная в желтое полотенце с пальмами – шла по осеннему лесу очень долго.
Она предполагала, что где-то впереди среди деревьев скоро появится станция, с которой можно будет вернуться в Москву на электричке, но космос все время откладывал это событие на потом.
Впрочем, Таню это занимало не слишком.
Сначала она не чувствовала вообще ничего, кроме холодного утюга, подвешенного к сердцу. Утюг качался в животе при каждом шаге, и от этих махов делалось так тошно и страшно, что другие чувства были не слышны.
Если бы можно было каким-нибудь простым и безболезненным способом – вот как гасят свет или спускают воду – прекратить эту жизнь, она сделала бы это без малейшего колебания. Но убивать здоровое тело было больно и трудно, и она даже не представляла, как к этому правильно подойти. Под поезд на станции она не хотела точно, а ничего лучше национальная культурная память предложить не могла.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу