Мария Ануфриева - Доктор Х и его дети

— Гарантии чего? — спросила девочка очень серьезно, закусив дрожащую губу, и Христофоров вдруг увидел, что разговаривает с ребенком.

— Гарантии того, что ты нашла смысл жизни, — вздохнул он. — Ну, или хотя бы попыталась. У меня тоже смысла жизни особо-то и нет, и таблеток под рукой море, и я знаю, какие пить. Смысла нет, а жить хочется. Понимаешь?

До двух ночи Христофоров писал истории болезни, затем полез в интернет и, стуча одним пальцем по клавиатуре, нашел то, что пригодится ему для лечения Фашиста: успех не гарантирован, но попытаться стоило.

Долго решал, куда класть новоиспеченного суицидничка. В отделении Христофорова все забито под завязку, и всем — от одиннадцати лет. Новенькому — десять, но поступок совершил почти взрослый.

Заплаканная мать, мнущийся и виноватый отец. Мелкий, уже промытый, похожий на невыспавшегося отличника бледный пацаненок таращил глаза. Успел врачам рассказать, что травил себя потихоньку, подбирал дозу и вот подобрал-таки, но чуть ошибся. Куда класть?

В итоге постановил: Шнырькова — к шизофреникам, товарищам по несчастью, пусть не обижается, друг сердечный. А этого — в «четверку», вроде не буйный. Там как раз интеллектуалы.

Борис Вячеславович, а попросту Славыч, был в своем репертуаре. Функционер в Славыче проклевывался еще в студенческие годы, а теперь окончательно вылупился и оперился в костюм тонкой полоски и нежного сиреневого цвета рубашку с таким же сиреневым галстуком, только на тон темнее.

Христофоров решил не снимать куртку. Он пришел не со смены, а потому в свежей рубашке, но мятой настолько, что было неловко даже ему, считавшему, что число извилистых складок в мозгу компенсирует равное им число складок на одежде. Мать сдала в последнее время, и выстиранное белье слоеным пирогом нарастало на гладильной доске…

Однако в кафе было жарко, и сидеть в куртке оказалось еще более неприличным, чем снять ее. Славыч скользнул взглядом по брючному ремню Христофорова и широко улыбнулся.

— А я его помню!

— Кого?

— Да ремень твой! Мы же им двери в электричке перематывали, чтобы они не открывались? Помнишь? На последней электричке ехали с девчонками!

Христофоров выудил из памяти: свист теплого ветра в открытых форточках, портвейн пацанам и игристое барышням, всклокоченным после купания, почти доступным и волнующе чужим. Пировали в вагоне одни — двери из тамбура не открывались, стянутые его ремнем, и редкие в поздний час дачники, чертыхаясь, покорно шли в соседний, не желая связываться с шумной молодежью.

— Никогда не забуду! — не унимался Славыч. — Я ж ботаник такой был, с конспектами все, в профсоюзе, а вы мне показали, что такое студенческая жизнь! Да я и женился потом через полгода…

Разделив восторг однокурсника и изобразив на лице печаль по поводу его давно развалившегося брака, Христофоров краем глаза глянул, что же держит брюки Славыча. Темно-коричневая полоса кожи глянцевой выделки с аббревиатурой JF. Он подтянул свой ремень — очень даже еще ничего, кожаный, доставшийся в наследство от отца, с массивной металлической пряжкой и глубокими поперечными трещинами по всей длине.

Заказали по кружке чешского темного. После первого же глотка Христофоров начал отвечать на незаданный вопрос Славыча, ради чего он вытащил однокурсника на встречу. От Славыча ему нужна была либо административная поддержка, либо рекомендация плюнуть и не связываться. И Христофоров принялся рассказывать историю Ванечки, которого он не решился сходу назвать Оменом, чтобы не сложилось предвзятого мнения.

— Мальчонка ко мне поступил занятный. Издалека направили, как в последнюю инстанцию. Но в глаза ему смотрю и вижу: не по зубам он мне. Аж мурашки по коже…

Факты биографии Ванечки он излагал со слов опекунши, видевшей в столичном докторе Христофорове спасителя. Родился мальчик в деревне Большие Березники в семье потомственных алкоголиков. Мать его любила мужиков и водку одновременно, но водку больше, поскольку мужиков своих она, напившись, резала ножом. Первое убийство в восемнадцать лет признали самозащитой при попытке изнасилования. Второму сожителю повезло больше: он успел выхватить нож из рук беременной двадцатичетырехлетней возлюбленной и отделался порезами. Заявлять не стал, у самого рыльце в пушку, просто свалил подобру-поздорову, ни разу впоследствии не поинтересовавшись родившимся от него ребенком.

У Ванечки меж тем был старший брат, отца которого не помнила, а может, и не знала сама мать.