Владимир Саламаха - 3. Если упадёт один...

Как она их описывает, думаю, двое — это Иван и Никодим. Темноволо­сые, как ты. Говорила, эти двое признались, что братья. А третий их товарищ. Имен парней не помнит. Кажется, одного называли Василием. Хотя точно ска­зать не может, за войну у нее много людей перебывало, много имен слышала, память уже не та, путается. А Василия запомнила: нос, говорит, пипкой. Он это, дядя Ефим, он. Я же помню, у Василия был перебитый нос. Сестричка Верка перебила заслонкой от печи. Малые были, играли, она заслонкой той почему-то крутила над головой, а он и подлез.

— Да, точно, у Василия нос пипкой.

— Вот только не понимаю, почему парни не пришли домой, если так близко были.

— А я тебе скажу почему: не могли Иван и Никодим меня ослушаться, Савельюшка, — сказал тогда Ефим. — Я запретил, когда провожал их на фронт, говорил, что без победы дороги домой нет. А третий, если это Васи­лий был, один не мог прийти: что отцу сказал бы? Говоришь, из окружения выходили. Могло быть. Хотя что-то не очень сходится, их же везли в поезде на какие-то то ли сборы, то ли на учебу. Не на фронт, от фронта, так?

— Могли и не довезти. Всякое на войне случалось. Так что будем и ждать, и искать.

— Будем. Только дай мне, Савелий, на день-два бумагу. Я в район съезжу, в военкомат схожу или еще куда надо. Скажу, чтобы не вздумали пенсию, если она мне положена, за сыновей насчитывать. Живые парни, живые.

Дал тогда ему Савка бумагу. Ефим даже не развернул ее, дрожащими руками положил в карман. В район он съездил. Оказалось, не один он такой: какая-то старуха отказалась от пенсии за погибшего сына, и даже не объясни­ла почему.

Не спрашивал военком у Ефима, почему и он так сделал. Сказал, если отец так решил, надо написать бумагу, что от пенсии отказывается. Признался Ефим, что букв не знает. За него написали. Расписаться попросили — признал­ся, что не умеет. Раньше вместо росписи крестик ставил. Теперь так нельзя, как это — поставить крест на сыновей... Тогда какая-то девушка взяла ручку, обмакнула перо в чернильницу, затем, зажав тонкое древко в неуклюжей руке Ефима и положив на нее свою, вывела, вернее, вместе вывели несколько букв. Прочитала: «Боровец».

Седой подполковник молча взял Ефима под руку, провел к легковушке на дворе, приказал шоферу, молодому солдатику: «Доставить отца воинов к дому и доложить!» А на прощание пожал руку: «Крепись, отец, и жди».

Вспоминая это, Ефим еще не решил, будут ли останавливаться напротив Стражи. По его расчетам, завтра, может, немного раньше полудня, они с Вали­ком будут проплывать километрах в пяти от нее.

9

...Текля умерла неожиданно. На его глазах. На новом крыльце, которое он, разбросав сгнившее старое, сладил из Антоновых досок.

Не сразу сделал, после того как привез сюда Теклю, долго не брался за работу. Объяснял:

— Погоди, дай собраться, сделаю. Не крыльцо будет — картинка. Придет Антон — залюбуется. Скажу: вот крыльцо тебе, хозяин.

— Вряд ли придет, — сказала тогда Текля. — Такому старику, как теперь он, убежать тяжело. А если бы и убежал, где будут искать? Там, откуда забра­ли. Они это знают, слышала. Человека, как и птицу, где бы ни был, к своему гнезду тянет. Душа чувствует, где его корень.

Иосиф не отвечал, с этим не поспоришь, его тоже в Гуду тянет. Там пупо­вина его, и больше ничего. Дома нет. Может быть, и сирени нет: выкорчевали. И лодку его, может быть, давно сожгли, за это время она, конечно же, рас­сохлась.

Нет там ничего, что связывало бы Иосифа с деревней, а все равно хочется пройтись по некогда своей земле, в реке умыться, там она в лугах светлая, а здесь в лесу — темная. Особенно сейчас хочется пройтись по Гуде, когда Теклюшка с ним. Но путь им туда заказан.

Почему-то долго медлил с крыльцом, за инструмент взялся только в пору первого бабьего лета, в осеннюю теплынь...

Чудесная пора стояла над землей. Лес был охвачен колышущимся красно­желтым пламенем. На гряде у родника ярко полыхала листва осин и кленов. Тяжелыми красными гроздьями были усыпаны кусты калины там, где гряда спускалась к болоту. Таинственно светились желтые кроны двух берез, стояв­ших напротив крыльца недалеко от дома.

Чисто и светло было вокруг. А иногда, когда из-за гряды леса между хуто­ром и болотом выбегал шаловливый ветерок, путаясь в высокой желтой траве, в воздухе плыла прозрачная паутина. Конечно же, Иосиф знал, что его быв­шие односельчане давно уже сметали на сухом стога второго укоса в Демковских болотах, где обычно косили. И рожь давным-давно сжата, обмолочена, засыпана в закрома. И картошка выбрана, теперь можно и немного отдохнуть. А выпадет снег — направятся в лес по дрова.