Елена Афанасьева - О любви я молилась

Можно ли отцепить «немного»? Или это парадокс в духе «немного забе­ременеть»? Тем более, предположить не могла, что в момент, когда я свое пожелание материализовывала, кое-кто уже начал усиленно трудиться над тем, чтобы Диму от меня «немного отцепить»! Или — «много». Короче — сглазила!

Жила, ничего не подозревая, и готовила свою душу к встрече с мужем, хотела соскучиться, изголодаться по его безумно-безмерной любви. Полагала, что в разлуке удастся упрочить нашу взаимную любовь, вырастить ее. Навер­ное, это удалось бы вполне, если бы не скандал в день моего рождения, ибо вся эта некрасивая сцена перечеркнула и уничтожила наработанный к тому време­ни «капитал» любви и чувств. Конечно, во взаимном отчаянном непонимании друг друга виноваты были мы оба. Но себя я винила больше: ведь я понимала, каковы Димины чувства ко мне, так что легко могла бы представить себе и то, каковы эти чувства будут в столь долгой разлуке. Могла бы понять его тоску, нетерпение если не увидеть, так услышать меня, и ненасытное желание хотя бы разговаривать вдоволь. С другой стороны, я имела право рассчитывать и на его понимание тоже. И все же винила себя бесконечно за то, что не разъяс­нила мужу перед отъездом все нюансы предстоящей работы за границей, не рассказала об итальянском этикете. Вот Дима и оказался совершенно не гото­вым к возникшим осложнениям и к тому ходу событий, который выстроился на фоне этого итальянского этикета, в результате чего дорогое телефонное время уходило не на любовное мурлыканье, а на то, чтобы все эти нюансы ему объяснять, причем результат был мизерный, ибо Диму уже «понесло», и он не соглашался принимать ни мои объяснения, ни характер возникших в разлуке отношений, который его уже не удовлетворял. Я же, откровенно говоря, слишком легко, даже легкомысленно, отнеслась к возникшим между нами противоречиям, полагаясь на то, что «свои люди — сочтемся», что рань­ше или позже все объяснится, утрясется, уляжется и мы придем к согласию и взаимопониманию. Не улеглось и не утряслось, а наложило отпечаток на все последующие события, ибо потом Дима всегда возвращался к «итальянскому периоду» нашей жизни и искал себе оправдания в том, как я тогда проявила себя по отношению к нему. Нанесенные раны так и не зарубцевались...

Видимо, все же я несколько зарвалась, и требовался охлаждающий душ, который таки и пролился на мою головку и на все мои иллюзии. Пролился непоправимо, и уже не исправил и не улучшил наши отношения, а их погубил, уничтожил, смыл.

Он принимает решение

Но дочь-то у меня тоже есть! И для нее в моей душе — главное место. Об этом я Диме заявляю практически сразу после нашего знакомства, говорю: «У меня дочь — на первом месте! Была, есть и будет!» Может, Диме это не очень нравится слышать, может, эти слова его задевают, но он вынужден смириться и принять свою «второстепенность» хотя бы с виду. На самом деле он такой соб­ственник и ревнует меня даже к Зарине, выискивает в ней какие-то недостатки, проступки и пробует обратить на них мое внимание. Я же все его замечания пропускаю мимо ушей: подумаешь! Я-то свою дочь знаю и понимаю лучше!

Мой отъезд в Италию радикально трансформирует Димино отношение к Зарине, он пытается сделать ее чуть ли не своей наперсницей — а с кем еще ему говорить обо мне? С кем еще он может обсудить все перипетии наших взаимоотношений, поделиться сомнениями, разочарованиями, горестями — не со своей же матерью?

И вот, когда я возвращаюсь из Италии, мне дочь пересказывает, как Дима по мне тосковал, как волновался, как переживал из-за того, что я с ним «так себя веду». Он обсуждал с ней свои чувства и всю сложившуюся ситуацию по поводу моего выезда и пребывания в Италии. Однако Зарине все эти Димины «страсти» и горести были немного «до лампочки» — ведь к ней как раз при­ехал жених из-за границы, и надо было его развлекать. В общем, у нее хватало своих проблем и хлопот. Так что когда Дима в очередной раз обратился к ней с «наболевшим»: «Ну как, Зарина, мне быть? Что там у твоей матери в Италии? Почему она так себя со мною ведет? Что мне делать?», она ответила незаин­тересованно: «Дима, поступай как знаешь! Это твоя жизнь, твои проблемы, сам принимай решение.»

«Хорошо. Я приму решение.» — сказал он резко, почти с угрозой. В памяти Зарины его ответ пропечатался неожиданно хорошо — отложился, запомнился. И даже не ответ, а тон, каким были сказаны слова, и сделанный на фразе упор, а еще — выражение его лица.