Пэм Муньос Райан - Эхо

— Прощайте! Прощайте! — пищали Фридрих и Элизабет, забираясь в кровати, а двери оставляли открытыми, чтобы лучше слышать музыку.

Сегодня Фридриху страшно хотелось, чтобы тяжесть, давящая на сердце, в самом деле могла улететь.

Мелодия вернула его в то время, когда Элизабет всегда была рядом и шептала ему на ухо: «Никого не слушай! Они все чужие, а мы тебе всегда скажем правду».

А сама она все эти годы говорила правду?

Отец повторил «Колыбельную» трижды, с каждым разом все тише и печальней.

Фридрих натянул одеяло на голову.

Любила его сестра все эти годы так же сильно, как он ее любил?

Завершающая музыкальная фраза словно оплакивала распад семьи.

Финальная нота долго дрожала в воздухе.

У Фридриха глаза наполнились слезами.

И он заплакал.

Элизабет уехала рано утром, ни с кем не прощаясь.

Фридрих спал, но все-таки она могла бы окликнуть его, или оставить записку, или что-нибудь передать через отца. Неужели она вот так, без единого слова, совсем исчезла из их жизни?

— Она не вернется, да? — спросил Фридрих после обеда, когда принес в гостиную виолончель для еженедельного урока.

— Не вернется, сынок. А если вернется, то не скоро. Может быть, когда-нибудь… Боюсь, это я виноват. Она очень сильная, и потому я слишком многого от нее требовал. Слишком погряз в своем горе и не подумал о том, что необходимо ей самой. Все надеялся — вот выйду на пенсию и смогу проводить с ней больше времени. Как видно, опоздал. Ее целиком захватил этот… фанатичный идеализм.

Фридрих подтянул волос смычка и натер канифолью.

— Ты вроде не хотел ни слова слышать против Гитлера в этом доме.

— Фридрих, ты же и сам понимаешь, я сказал это только ради Элизабет. Пусть она думает, что мы его сторонники, так будет безопасней для всех нас. Я все что угодно сделаю, чтобы защитить вас с Элизабет. Даже в нацистскую партию вступлю, если понадобится. Не хочется признавать, но в одном она права: если мы не согласны с Гитлером, об этом нужно помалкивать. Понимаешь? Смотри и слушай, вот наш принцип. Не доверяй никому. Будь особенно осторожен с соседями и на работе. Конечно, к твоему дяде это не относится.

Фридрих покачал головой:

— Отец, это не меня надо учить…

Отец остановил его взмахом руки:

— Знаю, знаю. Я слишком болтлив и легко прихожу в волнение. Но я клянусь держать свои мысли при себе и следить за языком. Пришло время быть настороже, но это не значит, что нужно совсем отключить мозг.

Фридрих показал на вазочку с анисовыми леденцами.

— И ты по-прежнему покупаешь конфеты в еврейском магазине?

Отец вздохнул:

— Да, Фридрих. Больше нигде не бывает моих любимых леденцов. К тому же магазин держит семья одного моего ученика. Сегодня штурмовики намалевали на дверях желтую звезду и повесили табличку: «Евреи — беда Германии». Я видел, трое покупателей подошли, прочли и повернули обратно. Неправильно это.

— Ты же сам сейчас говорил…

— Я говорил, что надо держать свое мнение при себе. Я и держу. Я слова не сказал, пока был в магазине. Просто купил кое-какие необходимые продукты. За это не сажают. По крайней мере, пока.

Отец подошел к пианино и нажал клавишу «ля».

Фридрих взял ноту «ля» на виолончели, подкрутил колки. Перед тем как приступить к упражнению, он посмотрел на отца.

— Почему ты так заботишься о евреях? Разве не безопасней для нас было бы поддержать бойкот?

Отец положил ему руку на плечо.

— Фридрих, я забочусь не только о евреях. Я и о тебе забочусь. Все несправедливости, которые совершаются по отношению к евреям, нацисты повторят и по отношению к тебе, и ко всем, кого посчитают нежелательными элементами. Это… Это бессовестно!

— А мне… Мне придется сделать ту операцию? — спросил Фридрих.

— Я уже записался на прием к доктору Брауну. Через две недели, в пятницу, мы с ним побеседуем. Ради нашей безопасности давай договоримся: с этого дня… — Отец сделал такой жест, словно застегнул себе рот на «молнию».

И улыбнулся, не разжимая губ.

Фридрих кивнул:

— Обещаю.

Только он сомневался, что отец сумеет сдержать слово.

Через две недели, в пятницу, Фридрих расхаживал взад-вперед у ворот фабрики.

Он махал руками, чтобы согреться на октябрьском холодке, а еще потому, что не находил себе места от тревоги. Сегодня отец собирался разговаривать с доктором Брауном, а потом обещал встретить Фридриха, чтобы пойти домой вместе. Но отец опаздывал.