Алиса Ганиева - Оскорбленные чувства

А что, Сопахин снова под арестом? – удивилась она.

Да мне как-то по барабану! – отозвалась коллега.

Мимо них в поисках крикунов протискивались блюстители порядка – черные рыцари в сверкающих шлемах, у бедер их качались резиновые дубинки. Коллегу Леночки оттеснило и стерло их броневыми спинами. Министры тоже исчезли со сцены. У микрофона теперь стоял человек в погонах и уговаривал ворочавшееся перед ним людское скопище, словно гипнотизер или уличный рекламщик распродажи пуховиков:

Ваши действия незаконны. Прекратите агрессию. Не мешайте отдыху мирных горожан. Ваши действия незаконны. Прекратите агрессию. Не мешайте отдыху мирных горожан.

Леночка торопилась вон. Лиловый шарик вырвался у нее из пальцев и взмыл в небо, превращаясь по ходу то в кружочек, то в эллипс, то в чернильную каплю. Она оказалась на улице, где праздник все еще жил, несмотря на легкую рябь беспокойства. У одной из палаток встала в очередь к повару-азиату. В тандыре, приклеенные к стенкам, пропекались лепешки самсы. Горячие треугольники вылавливались из печки специальным сачком и, с пылу с жару, продавались голодным гуляющим.

Что будешь? – услышала Леночка. Плеча ее кто-то коснулся. Она обернулась. Позади нее хитро, обиженно и вместе с тем виновато щурился Виктор. Леночка рванулась было бежать, но Виктор ухватил ее за плечи, по-щенячьи уставился ей прямо в глаза.

Крошка, постой! Не убегай, послушай!

Леночка продолжала слабенько трепыхаться. Но Виктор держал ее крепко, и она обмякала и уступала.

Ну что ты творишь вообще? Почему трубку не берешь? Зачем ты устроила всю эту драму?

Я тебе написала почему! Ты все знаешь! – шипела Леночка. Кругом гомонила очередь. Самса выуживалась и подавалась, выуживалась и подавалась, блестели ее масленые бока, в макушках ее застряли кунжутные семечки.

Ты про Семенову, что ли? – тряс ее Виктор. – Я же объяснил! Она была у меня в разработке! Понимаешь? Я играл роль! Я вел ее, сечешь?

Она арестована? – бормотала Леночка.

Да я лично готовил ее арест! – тараторил Виктор тихонько, вполголоса. – Я заметил ее, когда она дежурила в машине у дома Лямзиных, выслеживала Эллу Сергеевну! В тот самый день, когда мертвую Эллу Сергеевну нашла домработница.

У дома Эллы Сергеевны?

Да, да! Мне задание дали втереться. Пупсик, стрижешь поляну? А ты мне такое устроила! Крошка, ты меня слышишь?

Марина Семенова убила Эллу Сергеевну? – тупо бормотала Леночка.

Да нет, не в этом дело. Но статья… Ты видела статью в центральной газете?

Машина… Николай Н.

Да-да, мы тоже все пробили, это формально семеновский подчиненный. Именно он завез министра Лямзина на обходную…

Они вкогтились друг в друга. Влепились, как неразличимо сросшиеся сиамские близнецы. Они шушукались. Они обжигали друг друга горячим шепотом. Повар велел им заказывать, и через минутку на картонные блюдечки села пара мучных конвертиков с мясным фаршем и чечевицей внутри. Виктор пересчитывал деньги, Леночка набирала с подноса салфетки. Они встали у пластмассового столика, где уже лопала беляши молодая семья с куролесящим отпрыском. Ребенок крючился и канючил истошно, тягостно, озлобляюще.

Леночка неловко хватала самсу салфеткой за раскаленные хрустящие углы, ища, как бы ее прикусить. С площади перестал доноситься увещевающий монотонный приказ соблюдать спокойствие. Снова гремела музыка. А на перекрестке, за тиром и шатром с лучниками и арбалетами, встали автобусы-автозаки. Луженые глотки и шумиголовы запрятывались, запаковывались в железные панцири.

Ты с ней целовался. В лифте, – сказала Леночка, проглатывая ужористый кусок.

Я входил в доверие, это моя работа!

Виктор стоял на своем. Он и сейчас не отпускал Леночку. Одной рукой придерживал ее за плечико, другой хапал самсу.

Конечно, очень приятная работа. Ты с ней и спал, наверное?

Мне было не до приятностей! – урчал Виктор. – Ты не понимаешь!

И часто, часто ты так работаешь? В постели у подозреваемых?

Они пререкались, но уже не очень серьезно, а скорее как птички-синички, нашедшие хлебную корку, одну на двоих. Несносного ребенка уносили за шкирку. Ребенок колотил ногами по воздуху. Место семейки заняли две сердитые женщины, на чьих кислых физиономиях была написана бедность. Притулившись к столику, они бухтели и хныкали, обращаясь и друг к другу и заодно ко всем окружающим:

Ну надо же так испоганить праздник!

И как же легко бараны откликаются. Слышала, слышала? Как они драли гланды.