Юрий Додолев - Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

— Не спалось, — отвечаю я.

— А я сегодня проспала. Хотела в четыре встать, чтобы к заутрене успеть, да, вишь, не вышло… Грех это, — подумав, добавляет Авдотья Фатьяновна.

Мы снова молчим.

— Дядя Ваня вернулся, — нарушаю молчание я. И поясняю на всякий случай: — Верин муж.

— Видела, — отвечает Вековуха. — Сла-ть господи, — она размашисто крестится и задумывается.

О чем думает Авдотья Фатьяновна? Наверное, о том, о чем думала Галка, о чем думаю я, — о будущей жизни дяди Вани и Веры.

— Дай бог счастья Верке, — говорит Вековуха. — Заслужила! Все думали, что он в сырой земле зарытый, а она…

Из раскрытого настежь окна доносится Верин смех.

— Вишь ты, вишь ты, — ласково произносит Вековуха и потуже стягивает узел на платке.

Широко расставляя костыли, подходит Витька. Садится на край лавочки и спрашивает:

— Что у тебя с Лидкой получилось? Мое дело, конечно, сторона, но сам понимать должен: она сестра мне.

— Поговорили крупно.

— А-а… — Витька кивает. — Поговорить никогда не помешает. Поговорить — самое милое дело.

Витька подвигает к себе костыли, вздыхает.

— Чего протез не носишь?

— А ну его! Скрипит, как немазаная телега. На костылях удобней. — Витька скребет щетину на подбородке и снова вздыхает.

— Побройся, — говорит Авдотья Фатьяновна. — Страмота как оброс!

— Побреюсь. — Витька встает на костыли и восклицает: — Буду я снова красивым! Будут снова меня девушки любить!

— Будут, будут. — Вековуха скупо улыбается. Когда Витька отходит, добавляет: — Баской парень и ухарь. Беда только, что без ноги.

Солнце уже сползло с той точки, которую называют зенитом. Тени стали длинней. Ветерок стих. Слышно, как в Галкином доме шумит примус, как смеется Вера. По небу плывут облака, серые посередине. «Ночью, — думаю я, — когда эти облака соберутся вместе, снова пойдет дождь».

— Галькиного сына видел? — спрашивает Вековуха.

— Видел.

— Как он тебе?

— В Попова, Гришку.

— Его кровь. — Вековуха кивает. — И смышленый к тому же. Как увидит меня, голос подает. За бабку меня считает. Так и кличет: «ба» да «ба». Покуда он только три слова умеет — «ба», «ма» и «ня». «Ба» — это, значит, я, «ма» — Галька, а «ня» — есть ему подавай. Когда с яслей забираю, ручки тянет. Ей-богу! Своих детей не имела, а внуком обзавелась. Большая приятность мне от него. — Авдотья Фатьяновна усмехается. — Даже в уме не держала, что его, — она выделяет слово «его», — сына нянчить придется. Кабы раньше сказали про то, в лицо плюнула бы… Вот ведь как в жизни бывает. Не гадала, не думала, а оно получилось. — Вековуха вздыхает. — А Гальку жалко. Не убереглась девка — теперь всю жизнь маяться будет.

— А может быть, и не будет? Может, Колька — радость ей.

— Так оно и есть, — соглашается Авдотья Фатьяновна. — Но без отца все же тяжело.

— А вы?

— Меня ненадолго хватит: старая. Ей бы хорошего парня встретить. Жить бы им вместе, богатеть, а ей спереди горбатеть. — Вековуха смотрит на меня. — С Лидкой-то у тебя как? В окно смотрела — вроде бы бранились вы. Раньше ты, как теленок, к ней льнул, а теперь…

Мне не хочется говорить о Лиде. Никодим Петрович и Лида — это не укладывается в моей голове.

— Примечаю, поостыли вы друг к дружке, — продолжает Вековуха. — Никодим ей голову замутил. Он теперь на Донской комнату снимает, у старушки.

Мое самолюбие уязвлено. Хочется выяснить подробности, и я спрашиваю, как часто Лида встречается с Никодимом Петровичем.

— А ты про то у нее спытай, — недружелюбно отвечает Вековуха. — Я толки не собираю. С кем греха не бывает. Коль она нужна тебе, женись, а коль нет, нечего голову друг дружке морочить.

Мне совестно. И чтобы скрыть смущение, я притворно зеваю и говорю:

— Зачем вы на окно решетку поставили? Неужели жуликов боитесь?

Вековуха строго смотрит на меня.

— Не татя боюсь, а лукавого. От татя душа никакого урона не понесет, потому как тать — плоть, а лукавый — обличье. Вот от него и заслонилась: он железо не любит.

— Жрать хочется, просто невмоготу! — невпопад восклицаю я.

— А дома найдется что? — озабоченно спрашивает Вековуха.

— Найдется, найдется, — поспешно отвечаю я.

— Ну и ладно! — Авдотья Фатьяновна направляется, ступая по-молодому твердо, к Галкиному дому, а я — к себе.

На кухне, когда я вошел туда, была только Клавдия Васильевна. Она взглянула на концентраты в моих руках, тихо спросила:

— На фронте такую же кашу давали?

— Такую же.