Джеймс Донливи - Самый сумрачный сезон Сэмюэля С [Компиляция]

— Ну вот, опять двадцать пять. Не будем же мы снова. Посрамлен. Хватит. С меня довольно.

— Вот еще глупости. Почему не посмотреть правде в глаза.

— Какой еще правде.

— Я хотела бы узнать вас получше.

— А мне-то хоть одна причина есть — узнавать вас.

— Могли бы пристроить голову ко мне на плечико.

Краем простыни Сэмюэль С отер со лба испарину. Да, чтобы их понять, надо с бомбейскими дантистами в торосах Шпицбергена полгода совещаться. А в Вене изволь управиться секунд за двадцать.

— Сколько вам лет.

— Достаточно.

— Я старше вас почти вдвое.

— Нечего тогда вести себя как ребенок. Откройте. Будем друзьями.

— Это самые скользкие отношения, какие только бывают.

— Что с вами. Вы что, трус.

— Да, а вы кто.

— Я еврейка. На три четверти.

— А я антисемит. На четыре.

— Отлично. Вот я и избавлю вас от вашего предубеждения.

Сэмюэль С отворяет засовы, придерживая край простыни зубами. Его первая гостья. Вся в коричневом, вышитая шелковая блузка и кожаная юбочка. На плече большая переметная сума, чтобы не сказать седельный вьюк. Ноги в низких замшевых сапожках, замерших на пороге душной темной гостиной.

— Ну ничего себе. — Она даже присвистнула.

— Вы хотели зайти.

— Я, конечно, читала, что в Европе бедновато, но это совсем уж. А что ковер-то хлюпает. И видок у вас какой-то замогильный.

— Не нравится — дверь вон там.

— Ой-ой, какие мы обидчивые.

— Як себе никого не зову, а если кто приходит, то я за впечатление не в ответе.

— Ишь хитрый какой. Настоящий демагог.

— Я уже сказал, дверь вон там.

— Желание повернуться и уйти у меня есть. Но я не делаю этого. И только потому, что комнаты грязнее не видала в жизни. Капитально загажено. Надо срочно принять меры. Зачем у вас все лампы горят. А шторы белый свет застят. Времени три часа дня.

— Для меня это полночь.

— Можно мне сесть.

— Садитесь.

Сэмюэль С прошлепал в ванную. Холодной водой плеснул на голову и, продравшись гребнем через спутанные волосы, изобразил на левом склоне черепа неровный пробор. Неужто снова стезя свернула. На сей раз, казалось бы, в оазис. Стоит себе, семитская смоковница, сулит исламские сласти, а сунешься — песок да сушь да собачья чушь. Плюс ко всему хозяйка развела в подвале улиток, в стеклянном ящике, и они громко хрумкают виноградными листьями. Графиня про нее сказала, что, когда темно, она немного странная и вообще замучила своими эскарго [10] Escargot — съедобные улитки (фр.). , но утром вроде ничего, вроде опять в норме.

Вздернув подбородок и расправив плечи, Сэмюэль С выступил из ванной, солнечно лучась глазами. Белый крахмальный воротничок, рубашка в синюю полоску. Абигейль — нога на ногу. Листает его самоучитель банковского дела. Поднимает взгляд, глаза карие, губы сиренью отсвечивают.

— Прошу прощения, что наговорила на Каленберге. Встретила тут кое-кого из ваших знакомых, они сказали, что вы лечитесь. Знала бы, не говорила так.

— Все говорят то, что хочется. И всегда искренне. А делают всегда наоборот.

— Черт, как неловко. Не знаю, что и сказать. Может, окно откроем.

— Окна заклеены.

— Как-то я к этим европейским запахам не привыкла.

— Этот воздух здесь уже четыре месяца, менять его не вижу причины. От свежего воздуха меня мутит.

— Вам нравится такая первобытная жизнь.

— Нет.

— Тогда почему.

— Потому что иначе жить у меня нет денег, а убирать некому.

— Прибрались бы сами.

— Нет настроения.

— Что ж, извините, не настаиваю.

Сэмюэль С замер по стойке смирно. Возле стола, заваленного кипами бумаг. Втянуть, вобрать в себя все щупальца, все усики, все рожки и ложноножки жизни, все свои сны, стремления и сомнительные сделки. Чтобы какой-нибудь злой чечен ятаганом походя не отчекрыжил. В конце концов жив покуда, и то ладно. Тихо, тихо ползи, чуть что — рожки в домик. Цветочек сразу не лапай: небось в высоковольтный кабель впаян, шандарахнет так, что клочья полетят. По закоулочкам.

Протягиваю щупальце:

— Ну и зачем вы пришли.

— Переспать с вами.

Пришлось перенацелить кровоток опять к пяткам, от которых тот вновь упруго отразился. В четверть четвертого вечера. Плюнет — поцелует, неужто не надует. Маргинальная фата-моргана. Где собственно фата — награда на мой намаянный монумент.

— Что вы несете. В смысле, нельзя же так.

— И очень даже можно. Сэм.

— Сейчас, секундочку, только присяду. Необходимо все взвесить.

— А я, если не возражаете, встану.