Евгения Некрасова - Несчастливая Москва [Комедия в 7 действиях]

Сейчас она беспрепятственно шагала по вереску английских предложений. Они, как им и было положено, оживали, колыхались от ветра при чтении. Все dales описаний, hills метафор, stone walls смыслов — отчётливо просматривались на всех страницах без обычного тумана читателя-захватчика. Никаких недосчитанных, недопонятых, ненайденных овец. Yan Tan Tethera, Yan Tan Tethera, Yan Tan Tethera. Нина соглашалась с кем-то из соцсетей, что сегодняшнее несчастие больше походило на благодать. Юмор, игры слов, стоны, крики, цвета, объемы, свет и тени, страхи и угрозы, understatement и overstatement — все поступали напрямую в её органы чувств. Но через два-два с половиной часа чтения ей вдруг сделалось скучно. Закаченная в рабочий компьютер литература без сомнения была великой, но уже более сорока минут Нина делала перед собой вид, что ей нравится читать. Диккенс равнялся по тяжеловесности самому себе на неродном английском, Вульф получалась слишком запутавшейся и запутывающей, а Кэролл и вовсе оказался детским автором, а «Wuthering Heights» — почти женским романом. Куда им всем до её любимого писателя-авангардиста. Быть может, Нине не нужно было скакать от одного великого текста к другому, а остановиться только на одном шедевре, но ведь ей хотелось перечувствовать всех. Ведь это только на сегодня. Нина телом поняла, что от чтения на родном английском она получает гораздо меньше удовольствия, чем от того же на родном русском.

Означало ли это, что сегодняшняя напасть ненастоящая, не столь мощная, как предыдущие, или отступает так рано? Ей дали язык, но не дали культуры? Но отчего же ей тогда так понятен контекст? Она знала Королевство, но никогда до таких шелковых тонкостей. Тут Нине всё надоело. На неё навалился массивный, задолженный её организму сон. Его догнал внезапный и очень злобный голод. Нина хорошо посмотрела, у охранницы — имя которой она так и не могла вспомнить (разве только то, что оно как происходило от light), так вот — у security woman совсем не осталось моментальных noodles и какой-либо ещё еды. Нина закрыла музей на замки и отправилась искать. Паб, в котором она была в день исчезновения детей, закрыли, хотя тут бы он пришёлся кстати. Ни магазина, ни кафе, ни ресторана — не работало на бульварах, в переулках и на этой большой «новой» улице, название которой Нина теперь тоже не могла воспроизвести.

Ещё на уровне книжного магазина Нина разглядела у кинотеатра раздающий фургон. Подошла ближе: врачи-волонтеры осматривали людей, остальные кормили людей. Из фургона на пластиковых тарелках протягивали Нина-не-помнила-название-этого-коричневого side dish с canned meat. Нина съела две порции. Нуждающиеся в еде и пище являлись чаще всего аккуратно одетыми стариками — местными жителями центра, не пожелавшими покинуть кольца. Волонтёры объяснялись с ними на шатком, нервном английском с бетонным русским акцентом. Почти все старики говорили по-американски. Один волонтёр с громкоговорителем — не врач и не кормилец — уговаривал их эвакуироваться и обещал, что автобусы приедут за ними прямо сюда. Но пожилые люди в кольцах — мужчины и женщины — повторяли, как клин белых, американских орлов, что они никуда не поедут, потому что они тут родились, прожили всю жизнь и собираются тут остаться, что бы ни произошло. Один старик закричал, что не никогда оставит квартиры, потому что там две комнаты антиквариата, но быстро замолчал и принялся испуганно вертеть седой головой. У него во рту сидел шотландский акцент. Как и у одной старухи, которая попросила положить для своей собаки на отдельную тарелку «wee of» раздаваемой еды. Агитатор разъяснял сообществу, что ситуация, скорее, ухудшится, а волонтёры не сумеют снабжать оставшихся ежедневно. Старики молчали.

Нина получала masters в университете Манчестера, а потом ещё три года жила в Королевстве, переезжая с места на место, стажируясь, работая, вглядываясь в совсем не похожий на заранее упакованный для неё в стереотипы — мир. Он был не лучше и не хуже её ожиданий. Начинало как-то выправляться с работой и тем самым английским, но Нина не выдержала без Москвы. Она успела прожить тут пять лет до Манчестера и любила город всем сердцем. Остальным людям, особенно маме, такое бы стало непонятно. Нина решилась на чудовищный подлог. В один из московских приездов она сделала вид, что чрезвычайно влюбилась в одного человека, которому она тоже показалась «ничего так». Нина принялась много улыбаться и делать набор усилий, чтобы человек этот, поначалу не сильно заинтересованный, влюбился в неё очень крепко. Он сам инициировал и даже осуществил её возвращение в Москву.