Флора Олломоуц - Серебряный меридиан

Фрея записала благодарственную речь писательницы, уточнила с агентом леди время беседы и условия встречи. Теперь запись интервью была открыта на большом домашнем ноутбуке в звуковой программе. Фрея монтировала ее для передачи в эфир. Идеально было бы рассказать слушателям о книге и ее авторе без участия самой героини. Глухой тембр, нервозный тон, пришепетывания — худшего сочетания для слушателей воскресной программы нарочно не придумаешь. Сара говорила, отвлекаясь от темы, покашливая, затягиваясь сигаретой, отхлебывая чай, надолго задумывалась и даже спросила, слышат ли их радиостанцию в Чили. Направить ее в нужное русло было сложнее, чем разгадать тайны сюжетов, ею придуманных. Нервотрепке, какую задала кропотливая работа по выемке из ее монолога крупиц доходчивой речи, позавидовал бы сам Хичкок. После таких встреч Фрея чувствовала, что теряет веру в человечество.

— Да, Боже мой! — прошептала она, когда бегунок программы в тысячный раз проскочил нужное место на звуковом графике. Работу приходилось начинать если не с самого начала, то с середины. И тут, как нарочно, зазвонил телефон.

— Привет! — почти крикнула Линда Аттенборо, подруга. — Такая погода, а ты дома!

— У меня работа.

— Какая?

— Высокохудожественная. У тебя что-то срочное?

— Ты придешь завтра к Маффину? Вечером, часов в девять?

— Вряд ли, я завтра работаю. Случилось что-то особенное или вы собираетесь просто так?

— Вечером будет что-то вроде презентации, а потом переместимся к нему.

— Нет, Ли, завтра не получится.

— Жаль, но, если сможешь, приходи. Тебе ото всех привет. Ты опять куда-то пропала и не звонишь.

— Просто много дел. Как Форд?

— Здоров. Про настроение не спрашивай. Сама знаешь, осень, у нас приступ меланхолии.

— Значит, все нормально.

— Да, вполне. Приходи. Пока.

— Спасибо, пока.

Фрея выключила звук в телефоне и вернулась к работе. Прошло около четырех часов, прежде чем она, с облегчением вздохнув, сохранила готовую передачу на съемном диске. «Все чудесатее и чудесатее», — думала она о человеческих странностях. А я сама? Мама права, не мне жаловаться на других. Но так хочется поговорить с кем-нибудь нормально, увидеть спокойные глаза. В кого ты превращаешься? В мизантропа.

Она легла на диван с книгой, которую предстояло прочитать к завтрашней церемонии вручения премии «Книжник». За два месяца работы над проектом она так устала, что протянула с этим романом до дня, вернее ночи, предшествовавшей событию. «А лучшее в искусстве — перспектива» было написано на обложке.

«Да, это так, — подумала она. — Не только лучшее, но и главное. Ее надо видеть — эту перспективу. Перспективу собственного творчества. По крайней мере, усилий».

Название книги — цитата из сонетов. Заимствовано у Шекспира. Автор Джеймс Эджерли. Фрея вздохнула. Ничего нового в наше время уже придумать невозможно. Все повторяется. Постмодернизм шагает по планете. На последней стороне обложки об авторе ничего. Она пожала плечами. Странно. Была только цитата из «Наблюдателя»: «Возможно, это могло быть так». Она раскрыла книгу.

На титульном листе она обратила внимание на сигнет — оттиск литеры «Е». Буква, как якорь, повернутый корнем влево, так что изображение читалось в виде буквы «Е». По квадратному канту, обрамляющему знак, надпись на латыни: Quis est dignus aperire librum et solvere signacula eius? [7] «Кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати ее?» (Откровение, 5:2) . Буква «Е», скорее всего, означала «Эджерли».

Фрея прочла роман за ночь. Чувство, вызванное книгой, напомнило испытанное ею однажды. Тогда то, к чему нельзя было прикоснуться, показалось ей до крайности осязаемым. Она пережила это в детстве, когда ее повели на ледовое представление. Сидя на дальней трибуне, она подняла глаза и увидела, что прямо к ее лицу приближается, перекатываясь и поворачиваясь в воздухе, двигаясь, как стрела строительного крана, горизонтальный бетонный столб, переливающийся искристыми крупинками. Она пригнулась, а через две секунды поняла, что это был не столб, а луч софита, двигавшийся над зрителями в темноте, и в нем переливалась парящая в воздухе пыль. Краски сгустились. То, что было прозрачно и невесомо, вдруг показалось убедительно телесным.

Эффект от книги был таким же сильным. Утром она была уверена, что уже читала ее раньше. Или знала о прочитанном всегда.

Люди — это корабли в океане времени. Они могут не видеть друг друга, погруженные в туман, их курсы могут не совпадать, но все они подают друг другу сигналы. Одни движутся в будущее, другие остаются в прошлом. Слова и образы — то же, что в океане звук и свет. Если понять этот язык, можно научиться распознавать связь времен. Ключ к азбуке этих сигналов — сочувствие.