Майкл Морпурго - Слушай Луну

Альфи с самого начала страшно переживал, как его странную «сестру», его «сестру-русалку», примут в школе. С ее загадочным появлением и водворением в доме Уиткрофтов школьная жизнь Альфи стала, прямо скажем, не сахар. Постоянные подколки и насмешки Зебедии Бишопа, бесконечные издевки, подковырки и остроты его закадычных дружков доставали его не на шутку. Он думал, что теперь, когда она сама начнет ходить с ним в школу, все будет только хуже. Однако, вопреки его ожиданиям, все вышло совсем не так.

Вместо этого Люси в одночасье снискала баснословную славу и всеобщую любовь: сначала своим эффектным выездом в школу верхом на Пег, а потом игрой на пианино во время собрания. Этого самого по себе было вполне достаточно, чтобы сделать ее темой всех школьных разговоров, но, когда Зверюга Бигли в качестве наказания объявил ей бойкот, это немедленно превратило ее в народную героиню. Альфи внезапно тоже стал популярным за компанию с Люси, особенно после того, как мистер Бигли застукал его за разговором с Люси на площадке для игр во время перемены. За это он был немедленно наказан на глазах у всех: получил три удара так пугающей всех линейкой, ребром по костяшкам – излюбленное наказание мистера Бигли. Больно было ужасно, но с каждым ударом, который наносил ему мистер Бигли – закусив язык, с искаженным от ярости лицом, – Альфи чувствовал, как растет его слава. И от этого боль в костяшках становилась легче.

Когда вечером Мэри услышала о том, как мистер Бигли обошелся с Люси и Альфи, она порывалась немедленно ехать на Треско и высказать ему все, что она о нем думает. Но Альфи возразил, что от этого только хуже будет, и Джим его поддержал.

– Пусть Альфи с Люси сами разбираются, Мэриму, – сказал он жене, когда поздно вечером они остались наедине. – Как по мне, они оба способны очень даже неплохо о себе позаботиться. Зря он, конечно, с ними так. Но школа она на то и школа, чтобы мы учились принимать наказания и стоять за себя. Не все же читать и писать, правда?

Но, лежа в постели без сна, Джим в ту ночь много думал и решил, что был неправ. А Мэри права: это было не наказание, а жестокость. Оставлять это так не следовало, и Джим дал себе слово, что потолкует с мистером Бигли при первой же возможности.

Несколько дней спустя, когда Джим отправился на Треско продавать крабов, он случайно наткнулся на мистера Бигли, который ехал по дороге на велосипеде. Джим остановил его и без обиняков высказал в лицо все, что о нем думал, спокойно и вежливо, однако же весьма недвусмысленно.

– По-человечески вас предупреждаю, мистер Бигли, – заявил Джим. – Не цепляйтесь по пустякам к нашей Люси Потеряшке и к нашему Альфи тоже, а не то придется вам иметь дело со мной.

– Это угроза, мистер Уиткрофт? – осведомился Бигли с легкой дрожью в голосе, явно опешив.

– Нет, не угроза. Это обещание, – сказал Джим. – Мой вам совет, мистер Бигли: пускайте в ход пряник почаще, а кнут пореже, если понимаете, о чем я. Ради вашего же собственного блага и блага этих ребятишек, если уж на то пошло.

Никому из домашних об этой встрече Джим рассказывать не стал, однако разговор по душам произвел желаемый эффект. С того дня мистер Бигли, похоже, предпочитал избирать себе жертв из числа других ребят. Люси Потеряшку он все чаще и чаще поручал заботам мисс Найтингейл, и стычек с Альфредом Уиткрофтом у него тоже больше не было.

Мисс Найтингейл, учившая приготовительный класс, чем дальше, тем больше удивлялась неспособности Люси говорить, читать и писать, потому что во всех остальных областях девочка была явно очень смышленой. Она изумительно играла на пианино и рисовала. Невозможно было не заметить, как внимательно она слушала, когда кто-нибудь читал вслух, и с какой предупредительностью и заботой относилась к своим одноклассникам, которые были поголовно на пять-шесть лет ее младше. Их, видимо, нимало не смущали ни ее странное поведение, ни немота. Почему-то все они так и льнули к ней, спорили, чья сейчас очередь сидеть у нее на коленях, ходили за ней хвостиком и требовали, чтобы она играла с ними. Постепенно Люси стала им кем-то вроде молчаливой матери, а мисс Найтингейл нарадоваться не могла на свою неожиданную помощницу, которая без конца завязывала малышам шнурки, осушала слезы и вытирала носы.

Правда, в том, что касалось речи, похвастаться Люси ничем не могла. Как ни выбивалась мисс Найтингейл из сил, девочка упорно отказывалась разговаривать. С письмом, впрочем, дело обстояло заметно лучше. Под чутким руководством мисс Найтингейл Люси, сперва медленно и робко, потом все более и более решительно, начала писать в своей тетрадке слова. Теперь Люси, как и все школьники, ежедневно выходила к доске. И мисс Найтингейл с удовлетворением отмечала, что девочка уже способна изобразить и кое-какие слова подлиннее, хотя писала она по-прежнему очень медленно и с трудом. С каждым днем буквы выходили у нее все лучше и лучше – пусть даже правописание нередко хромало, – часто она соединяла их автоматически, хотя никто не показывал ей, как это делается, что удивляло мисс Найтингейл. Письмо шло у нее более естественно, как будто она постигала его заново, открывая для себя что-то такое, что уже когда-то умела делать, но потом почему-то разучилась.