Тамара Лисицкая - Тихий центр

Сырая жизнь на красном диване была бы вполне приемлемой, если бы не хотелось так сильно есть. Оля часто забывала покормить. И все чаще забывала об Игоре в целом. Она появлялась без предупреждения, злая или игривая, покурить или поцеловаться. Много и горячо жаловалась Игорю на судьбу, на Вадима, на Таню, на Юльку, на весь мир. А Игорь не мог ее утешить. Ему бы самому пожаловаться. Но до этого не доходило. Выговорившись, Оля исчезала. А Игорь оставался один на один с гитарой, с красным диваном, со своими бедами, раздувавшими мозг, с Олиными бедами, давившими сверху. Если становилось совсем тошно, Игорь тайно перебегал на первый этаж, к Мите, — только бы не встретить никого! Митя и Алия откармливали, отпаивали, кое-как жалели и отправляли обратно.

Ночами Игорь представлял себе Олю. Вспоминал ее — нежную, гибкую, горячую. Но все чаще ночами он представлял себе Таню! Вспоминал ее — добрую, внимательно смотрящую, почесывающую ему спину. И представлял ее с Вадимом. От этого хотелось съесть подушку. Но подушки не было.

Сколько еще это может длиться?

— Господи! — попросил Игорь, честно глядя в тучу, — сам я не могу! Помоги мне!

Вадим сказал это Светлане Марковне и ждал. Смотрел и ждал, наблюдая, как бледнеет, потом краснеет от возмущения ее прекрасное лицо. Вадим это лицо помнил всю жизнь. Статистически, без какой-то особенной любви, но с почтением, замешанном на детстве и сказке. Светлана Марковна была сказкой. Мама ею ужасно восхищалась, дружила, звала на чай. Вадим помнил, как Светлану Марковну привозили домой элегантные мужчины на «Жигулях» и «Волгах». Помнил, как она красиво входила в подъезд, шурша целлофаном букетов. Помнил даже, что после Светланы Марковны в подъезде оставался след густых духов, и сейчас узнал бы их запах. С мамой вместе ходили в первую квартиру, чтобы послушать пластинки с записями опер. Мальчика надо было эстетически воспитывать, но минут через десять дамы все забывали и погружались в тягучие разговоры о современном искусстве и непонимании его никем. А Вадим под оперу шатался по квартире Светланы Марковны, рассматривал ее фото на стенах, корешки книг. Очень любил пялиться в окно. Там, под окном, был асфальтовый островок с лесенкой вниз, в подвал. Подвал, кажется, уже тогда заколотили намертво, но вокруг лесенки всегда был очень интересный пейзаж. В частности, на полуразрушенных бетонных бортиках частенько выпивала Ирина Павловна — тогда она была молодой и выпивала тайно, стремительно, закашливаясь и улыбаясь обязательно стоящим радом мужчинам в клешах. А мама и Светлана Марковна в перерывах между прослушиванием опер сокрушались, что Ирину Павловну совершенно зря оставил муж, и она явно покатилась от расстройства по наклонной.

И еще в окно можно было часто увидеть Таню. Маленькую Таню — одиноко сидящую на качелях, промокшую, в растянутых на коленках колготках. Позже Таню повзрослее, с книжицей, на тех же качелях. Таню совсем почти взрослую, ясноглазую, тихую, грустную…

Как дальше быть с Таней, совершенно непонятно. Сегодня Вадим, пока Светлану Марковну собирали, заглянул к девочке Даше. Пытался посмотреть на нее уже не просто как на несчастную маленькую девочку, а как на возможную Танину дочку. Медсестра, как всегда, обрадовалась и позволила войти прямо в палату. Вадим подумал и вошел.

И там внутри, в палате, где реанимируют детей, Вадим в очередной раз форсировал какую-то внутреннюю ступеньку, уйдя еще дальше от суеты реальности. Там, в палате, когда он стоял у кровати с маленьким инопланетянином в проводах, а в нескольких метрах от него лежал какой-то другой маленький инопланетянин, только уже совсем непохожий на человека, желтый, худой, покрытый язвами и корочками, с тусклыми белками из-под век, с тяжелым дыханием сквозь трубки, — там Вадим повзрослел еще больше, хотя больше уже было некуда.

— А что с тем ребенком?

— Ну, там все плохо, — честно сказала медсестра. — Вы не бойтесь, он нас не слышит, он загруженный на полную…

Вадим не стал больше уточнять, сосредоточился на рассматривании девочки Даши.

Она была уже такая ясноглазая…

— Вадим! Вы… безумец! Вы…

Светлана Марковна не могла найти слова. Она потрясала кистями, она корчилась и хрипела от ярости:

— Меня? Умирающего человека? Приволочь? На съемочную площадку? И предложить что? Сняться в рекламе? Я должна рекламировать колбасу? Или чипсы? Что вы для меня приготовили? Безумец! Бессердечный безумец!

Как все сложно. И всегда надо откуда-то брать силы и смелость, чтобы все объяснять.