Бернар Вербер - Рай на заказ [litres]

Ее силуэт просвечивал сквозь полупрозрачную ткань рубашки. Она казалась такой исхудавшей, будто ее морили голодом. Она сильно сутулилась. Бледные голые руки покрывала испарина, отражавшая свет фонарей. Изменилось и ее лицо – она осунулась, глубоко запавшие глаза смотрели не мигая.

Мне казалось, что передо мной призрак. Или женщина, долго находившаяся в заложниках и чудом спасшаяся из плена. Я завернул ее в свою куртку и донес почти до самой квартиры.

Не говоря ни слова, Сивиллина села на пол возле шкафа, подтянула колени к груди и обхватила их руками, как будто пытаясь защититься. Она все еще дрожала, ее зубы стучали. Заговорить ей удалось не сразу.

– Он… он… он давал мне какие-то таблетки. Я не знаю, что это такое, а теперь у меня ломка… Они мне нужны… Он… он… поступает так со своими пациентами, чтобы они возвращались к нему…

– Что это были за лекарства? Ты видела упаковки?

– …белые, красные и желтые таблетки. Он давал мне их прямо в руку, я никогда не видела коробки. Красные таблетки были круглые.

Она взглянула на меня с безумной надеждой, как будто надеялась, что, подумав, я скажу: «А, я знаю, что это за лекарство».

– Он отравил меня, – прошептала она. – Он скорее решит убить меня… чем позволит уйти.

– Ты что-нибудь ела?

– Когда он меня запирает, то оставляет немного еды. А после этих таблеток я больше не хочу есть. И не сплю. Он говорит, что ему нравятся худые. Такие, как в модных журналах.

Я стиснул зубы.

– Должно быть, это амфетамины…

– Когда я их принимаю, то становлюсь очень спокойной.

– …и какой-то транквилизатор.

– Мне плохо…

Она показала мне, как сильно у нее дрожат руки, потом начала корчиться, ожидая нового приступа.

– Что случилось после того, как ты вернулась к нему? – спросил я.

– Сначала все было хорошо. Он все время извинялся. Говорил, что я для него – все.

– Ну-ну.

– В первые дни он был очень внимателен. Подарил мне золотую цепочку.

– Цепь? Это о многом говорит…

– Все время говорил, что любит меня и готов ради меня умереть. Просто засыпал меня украшениями. Браслет… Тоже в виде цепи, из крупных золотых звеньев. Он, должно быть, обошелся ему в целое состояние. – Сивиллина прикусила губу, выражение ее лица изменилось. – Потом все обещания были забыты. Все началось сначала. Приступы ревности. Он запретил мне выходить из дому, говоря, что делает это ради нашей любви. Когда приходили его дети, он унижал меня у них на глазах. Он жестоко обращался со мной, как будто для того, чтобы доставить им удовольствие. И они на самом деле приходили от этого в восторг. Он говорил, что я животное, сумасшедшая, а моя мать – слабоумная идиотка. Он злобно хохотал, глядя, как я страдаю… – Ее подбородок задрожал, она закрыла глаза. – Потом он извинялся. И все повторялось. Если он видел, что я звоню по телефону, то выходил из себя. Это были дикие приступы ярости. Он избивал меня и запирал в кладовке. Или в моей комнате.

– И ты не пыталась защититься?

– Он сильный. А потом… он извинялся и твердил, что любит меня.

Утром она забралась в ванну, пустила очень горячую воду и просидела там несколько часов. Ее тело было покрыто следами ударов, кое-где были видны глубокие шрамы.

На следующий день в больнице у нее взяли кровь на анализ, чтобы определить, чем именно ее пичкали все это время.

Доктор вышел поговорить со мной:

– Эти вещества действительно вызывают очень сильное привыкание. Необходимо давать их ей, постепенно уменьшая дозировку. Нельзя сразу лишить ее этих препаратов.

Несколько дней Сивиллина находилась под наблюдением врачей. Затем я перевез ее к себе. По утрам я уходил, а Сивиллина сидела скорчившись на полу, спиной к зеркальной стенке шкафа. Взгляд ее блуждал где-то далеко. Вечером я возвращался. И находил ее на том же самом месте. Она не шевелилась. Ничего не ела. И не спала.

В конце концов я стал обращаться с ней как с ребенком. Я пытался шутить:

– Давай-ка ложку за папу, ложку… нет, не за маму… ложку за меня.

– Ладно, я буду есть, но только ради тебя. На самом деле я не хочу. Правда, я совсем не голодна.

Она не спала. Каждый раз, когда я просыпался ночью, я видел, что она сидит у себя на постели, глядя перед собой широко открытыми черными глазами.

– Спокойной ночи, Сивиллина.

– Спокойной ночи.

По вечерам она садилась передо мной и снова рассказывала о нем:

– Понимаешь, дело не только в женщинах. Он ненавидит все человечество. Если бы он мог убить всех, то был бы совершенно счастлив.