Святослав Рыбас - Варианты Морозова

— Подожди, — прервал Морозов и кивнул Кияшко: — Слышал?

Диспетчер страдальчески закатил глаза и вздохнул.

— В общем, делайте, как сказано, — распорядился Морозов. — Я еду к вам.

Лебеденко снова принялся за свое, но Морозов не стал слушать, отключил связь.

— Анархист у тебя бригадир, — заметил Кияшко.

Морозов направился к дверям. Он испытывал бессилие и горечь. Там, внизу, ему придется убеждать шахтеров, что ничего страшного не происходит, что нужно потерпеть до лучших времен и что не надо терять бодрости. И никто ему не поверит. Да он и сам не будет верить себе, однако что же еще ему остается — признаться им: «Я бессильный руководитель»?

— Анархист, — повторил диспетчер.

Загудел селектор. Чья-то нужда или беда сейчас должна была ворваться в диспетчерскую. Может, это прорывался упрямый бригадир Лебеденко, а может, кто другой…

— Ну что разгуделся? — Кияшко поглядел на аппарат и перевел взгляд на остановившегося в дверях Морозова: — Хочешь пари, что это твой махновец?

Но раздался не голос Лебеденко, а задыхающийся от ярости крик Грекова:

— Филя! На грузовом уклоне! «Орел»! Три вагона! Гробанулись! Давай ремонтников! Подгони их, Филечка! Тут на несколько часов работы!

Кияшко замер над селектором с раскрытым ртом, не находя двух связных слов. Еще один участок вышел из строя.

Морозов пожалел Грекова. Сорвавшиеся на крутом уклоне вагоны разбивают рельсы и крепления; «орел» подобен взрыву. Теперь Греков надолго остановился, не на несколько часов, как он в горячке обещал, а намного больше.

— Филя! Алло! Алло! Куда ты провалился?!

— Я думаю, — сказал Грекову Кияшко. — Не везет нашей шахте!

Морозов дождался, когда Кияшко закончит разговор и отдаст распоряжения ремонтникам, и спросил:

— Теперь-то дашь нам порожняк?

— Дам, — мрачно сказал диспетчер. — Сели мы по самые ноздри. Радуйся.

— Весь порожняк Грекова — мне, — продолжал Морозов, не обращая внимания на его иронию. — И не зажимай ни одного вагона. Сейчас весь общешахтный план от меня зависит, понял, Феликс?

Кияшко усмехнулся:

— По сравнению с Грековым ты маленький нолик.

— Потерпим до лучших времен, — сказал Морозов вертевшуюся в голове фразу. — Бодрее!

Он позвонил Лебеденко и сообщил ему новость.

Бригадир засмеялся, хотя не следовало, конечно, смеяться над чужой бедой. Динамик селектора разносил громкий смех по тихой комнате.

— Хватит ржать, — сердито сказал Морозов. — Кулацкие у тебя замашки, Николай Михайлович!

— Уж какие есть, — обиделся Лебеденко. — Не для себя одного стараюсь.

— Ладно, слышали. Все мы не для себя стараемся.

Но пререкаться было некогда.

Наконец после блужданий по лабиринту беспорядка и в силу этого беспорядка участок выходил на будничный простор.

Выйдя из диспетчерской, Константин оперся на перила и посмотрел вниз, в зал общешахтной нарядной. Он обвел взглядом трибуну, стол президиума с зеленой скатертью, ряды деревянных кресел. Зал по кругу опоясывал широкий балкон, который был вторым этажом здания и куда выходили помещения диспетчерской, добычных участков и другие службы. Стояла тишина. Между кресел медленно шла серая кошка, убежавшая из столовой.

Морозов подумал о том, что на дворе скоро наступит хороший теплый вечер и что людские заботы и суета уступят место покою. Этот пустой зал нарядной видел и авралы, и торжественные митинги, и черный траур по погибшим, и начало свадеб, и множество иных человеческих собраний, но в том-то и дело, что он видел либо начало чего-то, либо конец, а главное происходило там, под землей и на земле, происходило и все же не кончалось.

Перед спуском под землю Морозова всегда охватывало беспокойство. Он его не замечал, когда рядом находились люди. А сейчас он был один. Поэтому он как бы прощался с землей, покидал ее, пусть ненадолго, но прощался, оставлял ее. На поверхности не замечаешь ни неба, ни света, а там, где их нет, где суровая обстановка напоминает о производстве повышенной опасности , чувствуешь, что твоя жизнь должна быть хорошей.

И мысль о жизни не покидала Морозова. Случайно он сегодня оказался главным лицом, и надо было совпасть многому, чтобы безвестный помощник начальника участка получил свой шанс.

Он переоделся в бане для инженерно-технического состава, попросту именуемой «техническая». На нем была черная хлопчатобумажная спецовка и резиновые сапоги. Каску держал в руках.

Морозов уже собрался, когда в помещение вошел начальник участка внутришахтного транспорта Богдановский. Он недовольно взглянул на Константина и проворчал что-то вроде приветствия; для него Морозов был одним из многих молодых добычников, мелькавших по всей шахте и считавших свой участок самым главным. Эти юноши были на одно лицо, с одними и теми же замашками — обвинять Богдановского в беспорядках, требовать к себе исключительного внимания. И терзали его на каждом совещании, словно он был их врагом. С юношей нечего было спрашивать, их развращал начальник Зимин (будь он неладен), покрикивал на сорокалетнего Богдановского, как будто указывал: «Видите, от кого все зависит? Не думайте, что от меня. Я ни при чем». Правда, Богдановский находил средства защиты. Его выручал опыт, смелость и находчивость. Как всякий горняк, он привык к неожиданным трудностям.