Ирина Муравьева - Вечеринка (сборник)

– С ума вы сошли, – сказал он негромко. – Какие там деньги?

– Познакомились? – бодро спросил Коля. – Жених согласен?

Он говорил так, как если бы все было решено.

– Согласен, – ответила Нина. – А может, не будем?

Глаза его стали сухими и узкими.

– Как знаешь. Долги-то ведь сами собой не заплатятся.

– Он странный, – шепнула она. – А ну как он влюбится?

– Приеду и морду набью, – весело сказал Коля, и глаза выкатились наружу, разбухли. – Давай решать проблемы по мере поступления.

– Хорошо! – согласилась она. – Раз ты говоришь, что так надо, я сделаю. Но только тогда приезжай. Соскучилась, сил моих нет.

– А это хорошая мысль, – и Коля кивнул. – Ты с ним распишись, как у вас там положено. Бумажки подай на зеленую карточку. Найди мне дешевый билет, я приеду.

Теперь они оба жили как в чаду. Лопухин: оттого, что вся жизнь его изменилась. Он приходил к Левину каждый день, обедал с ней вместе, пил чай, разговаривал. Вечером она делала ему перевязку, и он уезжал домой, в уже накалившуюся от солнца квартиру, где на подоконнике так и лежал красный лакированный поводок умершей болонки. А Нина вся переливалась от счастья. Левин дал взаймы полторы тысячи долларов, и она купила билет для Коли. Коля прилетит через месяц. И будет с ней тут две недели. Она не ходила по земле, она летала. Зоя, с ее неподвижным лицом и тонкой полоской слюны в углу рта, казалась ей лучшей подругой.

В воскресенье Нина взяла Лопухина в церковь. Седьмое июля, праздник Иоанна Предтечи. Он долго отнекивался.

– Да я, может, в Бога не верю.

– Ну, что ж, что не веришь? Вот ты говоришь, что не веришь, а сам Его чувствуешь.

– Откуда ты знаешь, что я Его чувствую?

– Мне кажется так.

– Наверное, да. – Он внезапно смутился. – Но только не в церкви.

– А что тебе в церкви мешает? И там тоже люди. Они вот приходят и просят. У всех свое горе. Счастливых-то мало.

Лопухин согласился по одной причине: побыть рядом с нею. Вдвоем побыть, вместе.

«Ведь мне ничего от нее не нужно, – думал он. – Какой из меня муж? Да и ей ничего не нужно, лишь бы остаться здесь и вытащить дочку с ребенком. Наша судьба не в том, чтобы спать в одной кровати, – тут что-то сжималось в груди. – А в том, чтобы помочь друг другу по-человечески».

В церкви было душно, пахло растопленным воском. Нина, нарядная, в белом платье и пестрой косынке на голове, сразу же устремилась вперед, поближе к алтарю. Лопухин остался в притворе. Церковь была маленькой, построена давно, во времена, когда еще не было в здешних краях такого скопления православных людей. Началась служба. У Лопухина закружилась голова – наверное, от духоты, от этого сухого палящего зноя, который постепенно овладел всей землей и жег на ней все: каждый лист, каждый камень.

– Господу помолимся! – запели на хорах.

Он попробовал вслушаться в то, что пели, но слова молитвы сливались в один протяжный и торжествующий, переходящий от самого высокого до самого низкого регистра звук, в котором угадывались не только голоса поющих, но все еле слышные вздохи, шуршанья одежды и даже совсем уже тихое потрескиванье темно-желтых свечей.

Левой здоровой рукой Лопухин расстегнул воротник рубашки и протиснулся на крыльцо. Но и там толпился народ, громко плакал ребенок на руках у матери, пухлой ладонью отталкивая от себя потное материнское лицо. Тогда он отошел в тень, сел под деревом. Через полтора часа Нина, разрумяненная и похорошевшая, подбежала, размахивая сумочкой.

– А я подумала, ты утек от меня! – радостно воскликнула она. – Небось, голова заболела?

Поехали обратно на старой дребезжащей машине Лопухина через зелень и полуденный свет.

– Какой день сегодня хороший! – тем же радостным голосом продолжала Нина. – А пели как славно!

– Ты мне расскажи в двух словах, что за праздник такой. А то я одно только слышал, что Иоанн Креститель жил в пустыне, ходил в шкуре верблюда и ел дикий мед и кузнечиков. Акриды – ведь это кузнечики?

Она всплеснула руками, вспыхнула, повернула к нему рассерженное, но все еще сияющее лицо:

– Ах, глупость какая! Кто будет кузнечиков есть!

– В Голливуде, говорят, очень любят. Актриса-то эта… Как ее? Анджелина Джоли. Ест кузнечиков.

– Да перестань! – тихо, с досадой, перебила она. – Какой Голливуд? Тут чудо чудесное!

– Ну, расскажи, – усмехнулся Лопухин, с тоской подумав, что, не будь гангрены, он бы написал ее портрет. Косынку вот эту в лиловый цветочек, и ярко горящее ухо, и прядь, которая выбилась из-под косынки.