Рой Якобсен - Чистая вода

– Не знаю.

– Заккариассен или Георг? – пророкотал полицейский.

Юн подумал, что для него лучше Заккариассен. Это вокруг него – человека, разрушившего жизнь Лизы, – и плелась вся интрига. Но теперь он совсем не вписывался в общую картину…

– Юн, ты хочешь что-нибудь рассказать? – наседал на него Германсен. – Или нет?

– Не хочу, – ответил Юн. – Я не помню.

И заплакал.

Они выехали на остров. Германсен уже бывал здесь: изучал местность, расспрашивал людей. Теперь он решил, что пришло время привлечь к расследованию Юна, и взял его с собой – проводником. На природе полицейский работал ровно с той же неутомимостью, дотошностью и обстоятельностью, с какими разгребал бумажные завалы в импровизированном кабинете в гостинице. Они поднялись в горы и заглянули под камень, где была найдена Лизина одежда; зашли в пустой дом; попили на кухне у Карла жидкого кофе; Римстад свозил их на снегоходе на Лангеванн, по свежему голубому льду они обошли все озеро, обсуждая работу водолазов и рассматривая в бинокль горы и резервуар с водой, и еще раз восстановили ход событий.

Когда они добрались до рыбзавода на Нурдёй, Германсен пошел внутрь один.

Было холодно, с севера надвигались сумерки, снег оседал на окнах как благородная пыль. Юн коротал ожидание, слушая в машине радио и думая об Элизабет. Ему дали номер ее телефона, но он еще не звонил ей. Сестра сбежала, чтобы не видеть трагической развязки. Никто ему больше не верит. Карл даже не взглянул на него – и это он не из-за овцы, – а Маргрете с покрасневшими глазами быстренько налила им кофе и тут же ушла в соседнюю комнату. Римстад скривился в усмешке, никогда прежде не появлявшейся на честном и бесхитростном лице инженера. Ну а Германсен? Медики подтвердили, что память у Юна действительно слабая, но истинность диагноза в амбулаторной карте, который поставил временно работавший здесь выпускник медучилища, вызывала у полицейского большие сомнения. В телефонном разговоре выяснилось, что новоиспеченный доктор сделал запись в карте со слов больного – он считал, что «надо доверять пациенту хоть немного». Под «депрессивностью» он подразумевал, что Юн действительно был в депрессии, а стесолид назначил потому, что в то время главный врач округа постоянно прописывал его жителям глубинки как универсальное средство от всех болезней.

– Если ты меня обманываешь, ты и доктора обдурить мог, – коротко прокомментировал все это Германсен.

Но почему он тогда оставил Юна в машине, одного, без охраны? Непонятно.

– У них Рождество, – сообщил Германсен, вернувшись. – Горы еды, все украшено. Хотя затхлостью несет, брр…

Полицейский выглядел уже не столь безупречно, как вначале. Галстук его лежал в гостинице, а он переоделся в куртку-анорак и горные сапоги; на щеках выросла щетина.

– Этот старик, владелец завода, тот еще тип. А хозяйство ведет одна из его дочерей?

– Да.

– Вот терпение у человека! Я хочу осмотреть завод. Это он там, внизу?

Пустые вешала для рыбы раскинулись по белым холмам, словно сеть с крупными ячеями. Там внизу было темно и ни души – вечер накануне рождественского сочельника.

– Да. Но мы не имеем права туда заходить.

– Право – это мы, Юн, не забывай! Пошли?

– Не хочется.

Полицейский уже вылез было из машины, но сел обратно.

– Вот это уже любопытно, – сказал он, подначивая. – Ты не хочешь, чтобы я что-то увидел? Что именно?

Не мог же Юн ответить, что не хочет смотреть, как это ничтожество будет бухать своими сапогами по святому для него месту, по его прошлому. Он промолчал.

По колено в снегу они спустились вниз. Снег не чистили несколько дней – занесло и причал у темно-зеленой воды, и лодки. Ворота в солильню были заперты, но Юн отомкнул замок ножом. Они прошли через сарай для шкерки, поднялись наверх, в бондарню, сквозь запахи и образы прошлого дошли до окна на юг и выглянули в него.

– Красота, – сказал полицейский.

Внизу громоздилось заваленное снегом старье: бочки и ржавые поддоны, ободранные стоянки ярусов, груды шестов для вешал и рыбоделы. Мол и стесанные белые острова лежали в черной воде моря, отороченные пеной. Облака висели высоко и в то же время близко, как театральные кулисы, и вместе с тонкой снежной пеленой образовывали огромную стеклянную крышу. Мимо медленно пролетали гаги.

– У них нет даже приличной фотографии Лизы, – кипятился Германсен. – Можешь себе представить?

– Есть. Они не захотели показывать ее тебе.