Марина Бернацкая - Серафима, ангел мой

Дверь захлопнулась, ударила спинкой стула; Серафима машинально привалилась к стене.

Тихо, как в церкви. Как… где?.. Да, в церкви. Странно, никогда здесь не была… И никого. Справа, слева — два ряда икон, как старинные портреты. Или это и есть портреты? Нет, иконы. Двухперстные сложенья над распахнутыми Библиями. Яркое желтое пятно где-то далеко — алтарь: морочный неверный свет под низкими арками сводов.

— Исповедаться, дочь моя?

— А? Что?

— Говорю: исповедаться?

— Нет.

— Напрасно. Облегчает душу раб Божий во храме.

— Бога нет. И души нет.

— Душа в пятках.

Он что, пьян? Точно. Пьян. Коричневый костюм-тройка с невпопад застегнутым жилетом, жеваная рубаха — спал, что ли? Ах, да, сегодня праздник, вон, глаза пьяные и веселые; золотая цепочка на жилете — часы, небось, тоже золотые… Чего ему надо, уйди, поп, уйди, пошел, говорю, двигай — я в Бога не верю…

— Исповедуйся, дочь моя, — наклонился, дыхнул сивухой.

— Я вам не дочь.

— Ну, сын мой.

— Прочь подите, вы пьяный.

Коротко, хрипло хохотнул — нет, проквакал:

— Получала ль ты когда-нибудь письма, дочь моя?

— Нет. Ни от кого.

— Бедненькая… Никто не писал?

— Не ваше дело.

— Ам-минь, — он икнул. — Аминь, говорю. Ты меня оскорбила. Во храме. Взяла вот, и оскорбила. А я чего? Смиренный я; ты оскорбляй, оскорбляй — мне плевать. Начхал я, поняла? — Он сунул руки в карманы пиджака, растопырил полы, поклонился, чуть не упал: — Господи Иисусе, сохрани равновесие… Ты не смотри, что я выпил. У меня, может, тоже грех за душой. У тебя ведь грех, утешенья страждешь? Прощенья, а?

— Сдалось мне ваше прощенье…

— А чего? Да ты исповедуйся, легче станет.

— Вы… Вы Иван Фомич, я вас узнала.

— Да ну?

— С чего это про грех-то заговорили? А? С чего?

— Мало ли… Взял вот, да заговорил…

— Вы ведь не умерли еще?

— Э-э, нет, так дело не пойдет. Слушай, — он поднял палец: — Ты чего сюда пришла? Исповедаться, так? Правильно, за тем во храм и ходят. Так давай, на всю катушку. Гони монету. Деньги на бочку — и-эх, сарынь на кичку! — глаза его блеснули: — Не, это я чего-то спутал… Ну, не гуди, гр-рю! Мудрость такая есть: пришел в баню — раздевайся. Кто-то древний сказал. Великий был человек, упокой, Господи, душу его… Последний раз спрашиваю: исповедоваться будешь?

— Буду! Да! Да!

— Во. Правильно. Только без истерик. Жизнь есть сон. Кто-то сказал. Неважно, кто. Пошли.

— Деньги что, вперед?

— Какие там деньги…

— Сколько?

— Триста. Новыми.

— Спятил, что ли?

— Ну, двести. Пятьдесят.

— Так двести или пятьдесят?

— У тебя, дочь моя, с собой сколько?

— Ничего. У вас все. Вы ведь Иван Фомич.

— И опять ошибаешься. Чего ж пришла, раз без денег?

— Вот, — Серафима достала из кармана смятый рубль.

— Хм, так… Завалялся, выходит… Ладно, из уваженья только. Вот и пришли.

Они с Места не тронулись — откуда-то появились и обступили старые больничные ширмы из процедурного кабинета, грязные, подвязанные марлей — загородили сзади, справа, слева.

— Позвольте представиться: Вольдемар. Мой псевдоним. В миру я — Александр. В антракте, так сказать. Вольдемар. Дамам нравится. — Звякнул цепочкой, щелкнул крышкой часов: — Секундомер. Ношу секундомер, часы по нынешним временам ни к чему: день, ночь — все летит куда-то, не угонишься, да и какая, собственно, разница, день или ночь… А секунды — это твое… Ну-с, начнем, — он уселся на пол. — Прошу садиться. Итак, не занимались ли вы психопатоложеством, дочь моя?

За ширмами захихикали, через дыру к Серафиме просочился чей-то липкий взгляд.

— Господи Иисусе, ну что такое, никак не дадут с человеком по душам поговорить, — Вольдемар поморщился и встал.

В храме опустело быстро, Господи, как быстро: раз — и пусто, и нет никого. В алтаре, у оплывшей витой свечи, валялся окурок — или не окурок?.. А-а, ручка, шариковая, в виде сигареты… Господи, помоги, Господи, ну хоть бы одну молитву знать… Талка — молилась ведь она тогда на затоптанном снегу в проулке; Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое, да будет воля Твоя, — надо же, кое-что помнится; на колени бы встать — вот так, перед алтарем; и что за гадкий желтый свет вокруг, и свечи желтые… Дальше, дальше — как там?.. Да приидет царствие Твое… И не введи нас во искушение, и избави нас от лукавого… Ну, ну!.. Господи, подскажи! Может, встала не там, поближе надо? На коленях — фу, как стыдно; да ладно, кто увидит? Вольдемар небось задрых с похмелья; Иван Фомич всегда, как выпьет, засыпал непробудно… Отче наш, иже еси на небеси… Яко и мы прощаем должникам нашим… Какие должники, если это я каюсь? Господи, да в чем же? Не в чем мне каяться; глупости какие, приснится же чушь всякая… Господи, прости! Ибо есть Ты… Забыла. Чего-то в молитве не хватает. Путаница… Все одно, не вспомнить. Ныне, присно и во веки веков. Аминь. Господи, дай же знать, что Ты есть! Тихо… И свечка — да догорит она когда-нибудь?.. Господи, знаю, есть Ты… Тихо… Ну Господи, ну жалко Тебе, что ли? Тебе жалко? Жа-алко, знак подать не хочешь. Может, и нет Тебя, а? Нет? Ответь: есть Ты, или нет? Глупость какая… Идут… Идет кто-то… Подошел сзади…