Генри Миллер - Замри, как колибри [сборник]

Вот почему, несмотря на героизм и возвышенность устремлений «спасителей человечества», я стал относиться к подобной деятельности с большим скепсисом. Ибо какими бы чистыми ваши устремления ни были, вы все равно не имеете права досаждать ими ближнему. Попытка привести человека к Богу или к свету истины тоже есть акт насилия. По моему мнению, такой акт даже более предосудителен, чем телесное порабощение. Не зря учение о жизни как об искусстве строится на началах и практике невмешательства и терпимости. Прежде чем мы научимся любить ближнего, нужно научиться уважать его духовную независимость.

Возвращаясь к Биг-Суру, моей новообретенной свободе, моему внутреннему спокойствию и чувству дома и цельности… Неужели стремление сохранить их – эгоистично? Да и можно ли сохранять чувства? Или разделять их с другими? Наверное, для других они были бы бесполезны, поскольку касались и касаются только меня.

При всем, что было сказано ранее, я должен тем не менее признать, что, продолжая писать, вы так или иначе оказываетесь пропагандистом идей. Существует только один свободный от пропаганды жанр – японское хайку. Эта немногословная стихотворная форма выражает, как правило, любовь автора к природе и миру без обычных сравнений или преувеличений. Хайку описывает природу и вещи такими, какие они есть или какими кажутся, но не больше. Обычно, воспринимая хайку, западный читатель приходит в восторг. С ваших плеч словно снимается тяжелое бремя. Вы испытываете облегчение. И единственное, что остается сказать, это «аминь!».

Жить в исполненном хайку духе – вот, по-моему, достойная человека цель. Хотя даже заикнуться об этом – все равно что отречься от всего мной написанного. Наверное, я приближаюсь к той степени просветленности, которая побудила Фому Аквинского на смертном одре воскликнуть: «Я видел то, перед чем все мои писания – как солома».

Новые небеса и земля! [72]Почему бы им не явиться без обычной бойни и уничтожения? Неужели мы не можем остановить бесчувственную общественную машину, объявить каникулы в области морали и, воспользовавшись новообретенным ви́дением, установить на земле порядок, гармонию, справедливость и мир? С каким множеством бесполезной гнили мы бы покончили, просто предоставив землю самой себе! Величайшие революции зарождались в моменты молчания и тишины. Изобретения и открытия, видéния и пророчества – все возникало в момент безмолвия. Как и каким образом? И откуда являются идеи, вновь и вновь изменяющие лик нашей земли? Наверное, и здесь не обошлось без родовых мук, происходящих, однако, в глубокой, безмолвной тьме.

Давайте открыто озвучим мысль: человек с лица земли не исчезнет! Ибо даже в самый тяжелый и темный час глаза его широко открыты. Земля со всеми ее богатствами принадлежит ему. И не для того, чтобы он ее уничтожил. Иегова запечатлел это в ответе, данном бедняге Иову.

Но в какие глубины тьмы мы опустимся?

Нигде, ни в одном небесном реестре не записано, сколько нам еще осталось пройти или претерпеть. Это решаем только мы, каждый в отдельности. Кое для кого самые тяжелые испытания уже пройдены, другие еще ожидают их. И все мы находимся в одном и том же горшке. Хотя для каждого этот горшок – особый. Наша судьба зависит от способности различать бесконечные трансформации, которые этот сосуд жизни – la condition humaine [73]– претерпевает. Те, кто считает, что этот горшок одинаков для всех, говорят на языке гибели. Ибо Творец и Его творение едины и неделимы.

Любой, кто испытал единичность жизни и ее радость, знает, что быть – это уже всё. Как писал Шекспир, «на все – свой срок» [74]. Они по сути – одно и то же.

Каждый раз, когда наступают черные дни, такие как сегодня, мы сосредоточиваем внимание на молодежи, будто в ней – наша последняя надежда. Задача перевоспитания общества тем не менее дело гиблое. Чтобы придать истинный смысл осуществлению подобной программы, необходимо обратиться за помощью именно к тем незаурядным умам, к чьим советам мир никогда не прислушивается. Все ученые мужи уверяют, что мудрость нельзя передать. А мы нуждаемся именно в мудрости, а не просто в знаниях, даже «глубоких». Нуждаемся в мудрости жизни – той их разновидности, какая до сих пор была открыта лишь посвященным.

На первых страницах «Уолдена» Торо пишет: «Бóльшую часть того, что мои ближние называют хорошим, я в глубине души считаю дурным, и если я в чем-нибудь раскаиваюсь, так это в своем благонравии и послушании. Какой бес в меня вселился, что я был так благонравен? Можешь выкладывать мне всю свою мудрость, старик, – ты прожил на свете семьдесят лет, и прожил их не без чести, – но я слышу настойчивый голос, зовущий меня уйти подальше от всего этого…» [75]