Вячеслав Солдатенко - Сантехник с пылу и с жаром

Мошенница стала выкручиваться, назвалась сиротой. Машину, говорит, угнала от голода. Хотела купить еды, а на сдачу открыть какой-нибудь бизнес.

Тут прибежали папа угонщицы и мама. Как положено родителям, совершенно не вовремя. Вспотевшие, несчастные, с бутербродом. Много лет они старались, выращивали из милого ангелочка себе инфаркт. Говорят, хорошая девочка. Отбирая у отца сигареты, никогда не нагрубит и не ударит. В волейбол играет, учится в выпускном классе. Шла домой пьяная и угнала машину, немножко. Если можно, посадите её на трое суток. Родителям нужно время для побега. Полицейские отвечают – так нельзя. Трое суток для профилактики – слишком жестоко. Другое дело – пять лет за угон и пьяную езду без прав.

Пять лет – хороший срок. Выпускница полюбила бы образование, папа бы накурился, мама съездила в Египет.

Но Оля возмутилась. Сказала, никто никуда не сядет, отдайте заявление! При всей любви к корыту волейболистку жаль. Она же дура молодая – и всё.

Тут следователь с загорелым пистолетом бросает вскользь, обращаясь как бы к забору – если ущерб меньше трёхсот евро, тюрьма заменяется штрафом и несмываемым позором.

Оля посмотрела на «тойоту». И все посмотрели на «тойоту». Как скажешь другу, что он стоит двести девяносто девять? Человек умеет вдохнуть душу в любую железяку или тряпочку. Так же Бог когда-то помял кусок глины, дунул – получились мы. И хоть не за что нас любить, он всё равно любит. Так подумали все, кроме угонщицы. У неё от несмываемого позора голова разболелась.

Маша дарит Ляле свою старую обувь. Ляля ворчит неблагодарно. Ей нравятся открытые, яркие фасоны «D’orsey» и «T-Strap». А Маша носит унылые, простоватые «Mary Janes» с тяжёлыми носами. Её пальцы, видите ли, недостаточно округлы и не параллельно уложены. Маша ботаник, у неё внутри компот из морали и правил приличия. Ей стыдно за формы некоторых фруктов, собственные волосы кажутся слишком белыми для математической олимпиады. И ещё она краснеет от слова «задница».

Мы пошли в обувной магазин исполнять любые прихоти. Маша выбрала ближайший к выходу ботинок. Он полностью её устроил. От босоножек отказалась, потому что пальцы. У Ляли другие ценности. Она нашла свадебный отдел и мгновенно его полюбила. Там всё в бриллиантах, перьях, всё воздушное, но не как десант, а как лебеди. Там можно стать принцессой без использования принцев. Сто евро – и ты в сказке.

Но реальный мир полон свинства. В этом отделе всё пошито на огромных каких-то кобыл. Кобылы не просто правят миром. Они угрожают сапожникам расправой или даже сексом. Поэтому свадебных туфель тридцать четвёртого размера не бывает. А на вырост не купят. Разве что Маше, которая вряд ли сносит, потому что ботаник. Ляля выбрала жемчужную туфлю с тонким ремешком и огромной кондитерской розой. Сестра только ресницами хлопала. Пришлось объяснять, насколько актуален этот цвет, а розы в принципе рулят. Если бы Маша повелась, туфли перешли бы по наследству к кому надо уже через пару лет. Как раз бы и ступня растопталась до свадебных пропорций. Но Маша назвала Лялю сумасшедшей и покраснела. Девочки поговорили о дизайне, закончив беседу словами «корова» и «дурра».

Элегантно вращая туфлю над головой, Ляля пошла прочь. Нет лучшего способа скрыть досаду, чем размахивать дорогой обувью. По небрежной походке и вертолётному свисту было понятно: никто вообще не расстроился. Мне представилось, как рвётся нежный ремешок. Как движением от бедра я оплачиваю разбитую витрину и потом хожу по дому в свадебных туфлях, которые одновременно и жмут, и спадают. Продавщице привиделось похожее. Только в её мечтах мы отказались платить, и она сама ковыляла в неисправной обуви. Хотя могла бы на те же деньги купить велосипед. Был небольшой шум, Лялю поймали, прелесть отобрали, нотацию прочли.

Скандал в магазине – бесчестье всему роду. Маша не могла поднять глаз. Ей казалось, сбежался весь универмаг. Все думают «позор» и «фу какая девочка». Она бы всё отдала за простое умение телепортироваться. Пользуясь её недееспособностью, я выбрал босоножки сам. Маша напялила их и пошла к выходу, как японский робот, наступая на всю ступню. Её неприличные пальцы торчали, но какая теперь разница.

Она ужасно неловкая. Другие девочки, я знаю, воруют у сестёр помаду и вечно укорачивают мини в бесконечном стремлении к совершенству. А у нас бабуля плакала украдкой, когда Маша таки надела платье. Я пытался развить в ней жеманство. Показывал на себе, как ходят модели, требовал повторить. Делал презрительное лицо, выпрямлял ногу и крутил задницей, ни в коем случае не произнося это слово. Конечно, Маше было за меня стыдно. Всё зря.