Мариша Пессл - Проснись в Никогда

Этим детям я и поведала о Никогда.

Больше я никому не рассказывала о нем, даже маме с папой. Я почему-то знала, что именно эти ребятишки с широко распахнутыми глазами, близко знакомые с изнанкой жизни, существующие в кольце утренних побудок, игр в прятки, дневного сна и полдников, смогут меня понять – если вообще кто-то сможет. Я рассказала им о том, что побывала в самой тайной, самой немыслимой складке времени. О том, что однажды и они могут очутиться там, в затерянной стране снов, между жизнью и смертью, где прошлое, настоящее и будущее сплетены в один головоломный лабиринт, а ад способен мгновенно превратиться в рай.

– Как туда попасть? – прошептала одна девочка.

– Если тебя избрали, оно само тебя найдет. Но главное, не надо бояться. На самом деле оно не так уж сильно отличается от нашего мира.

Действительно ли я путешествовала в Никогда? Или то был побочный эффект травмы, «правосторонней субдуральной гематомы, требующей краниотомии с целью ее удаления», как было записано в моей медицинской карте? Я провела одиннадцать дней в коме, подключенная к аппарату искусственной вентиляции легких, под капельницами. Сэм читал мне книгу. Один из врачей как две капли воды походил на Хранителя. Может, все это происходило в моей голове? Может, мои чувства, пока я спала, набрали деталей из калейдоскопа событий вокруг меня и сотворили действительность, которую воспринимала только я?

Разумеется, Никогда существовало в реальности, но я никогда не доказала бы этого.

Я пыталась. Я пыталась обнаружить все секреты. Кое-что сходилось – миссис Кан с ее коллекцией снежных шаров действительно жила за Уинкрофтом; нашлись и закрытый яхт-клуб «Рундук Дэви Джонса», и Тед Дейзи, который жил в Цинциннати, и офицер Ченнинг из Уорикского отдела полиции, которая занималась дорожным движением. Но другим фактам я так и не нашла подтверждения. В Интернете не отыскалось упоминаний об Эстелле Орнато. Ресторан «Жареные цыплята Орнато» когда-то существовал, но год назад на его месте появился обувной магазин. Белый Кролик, «ковер черноногих-сиу» – проверить все это я не могла никакими способами.

Мы соединили между собой множество точек, но здесь сделать то же самое было невозможно.

Единственным подлинным свидетельством существования Никогда было время. Для меня оно больше не текло прямолинейно, порой закольцовываясь, становясь неустойчивым. Час мог пролететь в мгновение ока. Я сидела на лекции по истории и, отвлекшись всего на миг, потрясенно обнаруживала, что уже прозвенел звонок на перемену и все складывают свои вещи, а доска, которая несколько секунд назад была девственно чистой, покрыта записями.

Я озиралась по сторонам, ожидая увидеть поблизости от себя Хранителя, который высаживает тюльпаны на клумбу или, забравшись на стремянку, подстригает плющ на стене корпуса. Я понимала, почему нарушается течение времени, – то были маленькие приветы из Никогда, проявления нестабильности, о которых предупреждала Марта. Мой локомотив слегка буксовал и скользил по рельсам.

Я по-прежнему думала о Джиме. Но он больше не был призраком, преследующим меня. Теперь он представлялся мне простым мальчишкой, прекрасным и неуравновешенным, как и все мы. А наша с ним история – куда более близким к тому, чем она, видимо, была: нечто среднее между безумной фантазией о любви и действительностью. Иногда в этом зыбком промежутке нам удавалось найти друг друга, и тогда все становилось реальным. А иногда все трещало по швам и ломалось, как подхваченный ветром воздушный змей на непрочной веревке. Если бы Джим остался в живых, наша любовь остановилась бы с погашенными огнями, как карусель в передвижном парке развлечений, а его музыка впоследствии не казалась бы мне такой уж прекрасной. Очень скоро мы перестали бы думать друг о друге. А через два десятка лет встретились бы на «Фейсбуке» или в другой соцсети, которая придет ему на смену, и подивились бы тому, что стали совсем обычными людьми и что много лет назад находили в глазах друг друга нечто особенное.

А вот о моих друзьях я думала каждый день. Иногда, закрывая глаза, я чувствовала их присутствие. И рисовала в своем воображении те места, где они сейчас были. Ведь где-то же они были. Вместе. Это я знала совершенно точно. Я молилась, чтобы они познали счастье – или то, что за пределами человеческой жизни полагается нам вместо счастья.

Думаю, так и случилось.

Больше всего я думала о Марте, о том, кем она была и что для меня сделала. Я была обязана ей каждым мгновением своей жизни. Иногда эти мысли вызывали у меня грусть и апатию, и тогда, отказавшись от вечеринки с однокашниками, субботнего похода в пиццерию или участия в студенческом карнавале, я сидела одна в своей комнате, рисовала или писала стихи, стремясь отвлечься от мучительной правды: тех людей, которые изменяют нас, мы не видим по-настоящему, пока не становится слишком поздно.