Мариша Пессл - Проснись в Никогда

– Проголосуйте, – настаивал Хранитель. – Просто проголосуйте.

Мы голосовали. Разумеется, мы голосовали.

Впервые мы проголосовали вскоре после нашего очередного пробуждения в Никогда. В Сумеречной зоне. В чистилище. В этой адской смеси «Обреченных», «Судьбы», «Последнего героя», «Классного часа» и «Чумовой пятницы». Как только мы его не обзывали – словно оскорбления в адрес неведомых сил, удерживавших нас здесь, могли заставить их передумать.

Собравшись в библиотеке Уинкрофта, точно колоритные персонажи на последних страницах детектива, ожидающие, когда гениальный сыщик разоблачит убийцу, мы уселись в кресла. Уитли разлила по бокалам шампанское. Каждый из нас написал имя того, кого хотел оставить в живых, на клочке бумаги, после чего Хранитель собрал их.

– Консенсуса нет, – объявил он.

Прежде чем приступить к голосованию во второй раз, каждый из нас произнес небольшую речь в попытке убедить остальных, почему именно он, а не кто-то другой заслуживает жизни. Мы были адвокатами в зале суда, выступавшими перед коллегией обвинителей в кольцевой системе правосудия, которая с самого начала выглядела негодной. Были альтруистические выступления (Кэннон), сухие научные выкладки (Марта) и ребячески непосредственные выплески (Уитли). В Уитли неожиданно обнаружилась филантропическая жилка: она поклялась обеспечить все население Африки чистой питьевой водой. Когда настал черед Киплинга, он едва поднялся и тут же упал, в стельку пьяный.

– Вы должны проголосовать за меня, потому что не должны за меня голосовать, – заявил он. – Я ничтожная, никому не нужная скотина.

Последней была я.

Я смогла из себя выдавить лишь то, что я – обычная девушка, рожденная для обычной жизни, но они могут проголосовать за меня, потому что я намерена каждый день совершать добрые дела.

Произнося все это, я остро ощущала, что речь моя звучит так же лицемерно и жалко, как и все, что говорили они. Хуже того, никто из них меня не слушал. Да, их взгляды были устремлены на меня, но внимание их было погребено под тяжестью размышлений о собственной участи: они обдумывали все это жадно и дотошно, точно Горлум, рассматривающий Кольцо, и гадали, реально Никогда или нет.

Я не могла их винить, ведь я сама совершенно расклеилась. В эти одиннадцать целых и две десятых часа я почти каждый раз выла во весь голос, направляясь в Уэстерли, чтобы повидать родителей в «Седьмом небе». Обычно я тайком наблюдала за ними: разговоры приводили к тому, что в следующее пробуждение я начинала безудержно рыдать. Я пыталась объяснить им, что происходит:

– Я попала в автомобильную аварию, и я могу умереть, а это подвешенное состояние между жизнью и смертью называется «Проснись в Никогда», если верить словам одного полоумного старика, который привязался к нам и никак не хочет отвязаться.

Они всегда выслушивали меня. И все же я видела, что мои слова вызывают у них лишь подавленность, наводя на мысль о том, что гибель Джима сказалась на моей психике сильнее, чем они думали, и мне необходима круглосуточная психиатрическая помощь. Поэтому я стала ходить в кино, садясь, незаметно для родителей, в нескольких рядах позади них, пристраиваясь за обширной спиной толстяка в футболке с эмблемой Бруклинской службы возврата книг. Я всегда улыбалась ему, а сама думала: «Ты хоть сам понимаешь, какой ты счастливчик? У тебя есть завтра». Я жевала попкорн, смотрела «Его девушку Пятницу» и выскальзывала из зала до того, как зажигался свет.

Результат очередного голосования ничем не отличался от предыдущих.

– Консенсуса нет, – объявил Хранитель.

Каждый из нас голосовал за себя. И я не могла себе представить, что однажды настанет момент, когда все будет иначе. Только это и удерживало нас на плаву – шанс, пусть далекий, вырваться из замкнутого круга, вернуться обратно к жизни.

И все это время Хранитель наблюдал за нами.

Он никуда не делся, появляясь в самый неожиданный момент. Иногда он заходил в дом и заваривал себе чай. Иногда копался в саду, облачившись в непромокаемый черный плащ с капюшоном. Несмотря на дождь – который во время некоторых пробуждений, как ни удивительно, превращался в снег; температура падала, и вихри крохотных снежинок, подобно миниатюрным торнадо, вились в воздухе, – Хранитель подстригал виноград, розы, плющ и кусты бирючины, а также глицинию и сирень, оплетавшие деревянные шпалеры. Подметал вымощенные булыжником дорожки и рыхлил клумбы. Забравшись на зеленую приставную лестницу, прочищал забившиеся палой листвой водосточные желоба, протирал заляпанные стекла в фонарях и лампах. Убирал лишайники с крыльев горгулий, разинувших клювы в безмолвном крике. Бывало и так, что мы видели его издалека – безликий силуэт, спешащий по лужайке в сторону леса, будто он, выбрав кратчайший путь, спешил через Уинкрофт в неведомые места.