Сергей Лойко - Рейс

Участившиеся боли Книжник, которого жизнь научила терпению, до сегодняшнего дня связывал с последствиями давнишней сложной операции по удалению геморроидальных узлов и с хроническим простатитом, заболеванием, которое в «тепличных» условиях жизни на зоне считается нормой и пустяком. Он обходился антибиотиками и болеутоляющими, в том числе и наркотиками, пока боли не стали невыносимыми.

Светило московской урологии Андрей Петрович Морозов, который умел лечить пациентов одним своим присутствием и словом, только снял очки, вытер пот над бровями и беспомощно развел руками:

— Запустили, Евгений Тимофеевич. Запустили… Mea culpa… [44] Моя вина (лат.)

На самом деле они оба знали, что анализ давно нужно было сделать. И профессор на этом настаивал. Но Книжник, как юноша, гордившийся мужскими способностями в его возрасте, и слышать не хотел о том, чтобы ради объективности анализа отказаться от половой жизни на целых три недели.

— Надежда не поймет, — с наигранным смущением говорил он.

— Надежды юношей питают, — отшучивался в ответ профессор и ограничивался массажем, который на некоторое время избавлял Книжника от регулярных болей.

УЗИ ничего необычного для его возраста не показывало. Да — аденома, да — увеличенная железа. Но ведь ему восемьдесят четыре. Столько не живут. С аденомой или без.

Книжник погладил рукой почти не отличимую от цвета кожи татуировку над локтем другой руки и вдруг вспомнил, как откинулся с зоны «умирать от туберкулеза».

Было это в 80-х. Зона на Алтае. Злая. Холодная. Книжник и равные ему могикане уголовного мира никогда не использовали по отношению к себе книжного определения «вор в законе». Называли себя просто — Воры. С большой буквы. Авторитетам было западло ходить на зону за убийство. Не их уровня статья. Закрыли его тогда по полной — за мошенничество в особо крупных. Уже в то время Книжника не только боялись. Многие его любили и уважали. На союзном сходняке единогласно решено было Евгения Тимофеевича выручать.

План, как сценарий триллера, сродни сюжету «Графа Монте-Кристо», разработали с участием самого Книжника. Вкратце сценарий состоял в том, чтобы диагностировать Книжнику последнюю стадию туберкулеза и скостить ему срок, учитывая состояние здоровья. Типа, пусть зэк дома помирает, чтобы статистику зонную не портить. Обычная практика советских пенитенциарных учреждений.

Начальник зоны подполковник Сапегин был в курсе плана и косвенно в нем участвовал. Однако была одна загвоздка. Лепила, или, на человеческом языке, зонный врач, был в контрах с Сапегиным, и склонить того к сотрудничеству не представлялось возможным. Но, на счастье Книжника, на той же зоне чалился домушник Богданов по кличке Карась. У того была критическая стадия туберкулеза. Такая, что собирались его уже освидетельствовать и сплавить на тубзону, чтобы не мозолил здесь глаза.

Так вот Карасю, который возрастом, телосложением и ростом подходил под параметры Книжника, уголовные мастера-художники в течение недели скопировали на тело все до одной наколки Книжника. Когда татуировки прижились и «успокоились», подслеповатому лепиле на рентген и анализы предоставили умирающего Карася под видом Книжника. С синими звездными погонами на зоне, кроме Книжника, никто не рисовался. И лепила это скушал и актировку подмахнул.

Таким макаром скостили Книжнику пять лет. И выпустили — по статье «Досрочное освобождение от отбывания наказания по болезни». А Карась на зоне остался. Зэки, по просьбе благодарного Книжника, «грели» Богданова, как могли: кормили за двоих, снабжали лекарствами с воли, молоком, витаминами. Так что тот вдруг на глазах на поправку пошел. Но за месяц до конца срока умер. От быстротекущего рака простаты.

«Ирония судьбы, — подумал Книжник. — Подарил мне Карасик “туберкулез”, а рак, выходит, в довесок пошел».

Рак неоперабельный. Осталось жизни от двух месяцев до года. Не больше. Ударная химия. Другого не дано. Или никакой химии, а молитва Николаю Угоднику. Но где тот угодник и чем и сколько он берет, Женя Книжник не знал. Так и не удосужился за долгую жизнь ни в одной книге прочитать.

Как любой пациент после оглашения ему смертельного диагноза, Книжник сразу почувствовал неимоверную слабость и прилив ломящей боли по всему телу. До шума в ушах и хруста костей. Все вокруг приобрело иной цвет, запах и звук. И даже дородный зад домоправительницы Надежды, протирающей в этот момент пыль на плинтусе в ближнем углу, более не вызывал в нем привычных чувств.