Сергей Лойко - Рейс

Он замычал, мотая головой, давая понять, что тоже хочет что-то сказать.

— Хорошо, дадим тебе последнее слово, — Сыромятникову в роли хозяина положения тоже не терпелось пообщаться. С жертвой. Тем более с таким почетным гостем. Он любил разговаривать с ними, особенно с детьми, утешать их, давать конфеты, уговаривать, что мама скоро придет и все будет хорошо. И что это просто игра.

Сыромятников подошел к Алехину и медленно размотал скотч. Он стоял совсем рядом, смотрел Сергею прямо в глаза. Затем поднял правую руку и со словами:

— А вот и мое клеймо! — указательным пальцем потянулся к его лицу.

Сергей попытался дернуть головой, чтобы избежать прикосновения, но это было бесполезно. Палец маньяка ткнулся ему в щеку над краем губы.

— На самом видном месте, — удовлетворенно прокомментировал Офтальмолог. Приблизившись, он чуть ли не обнюхал шрам. — Хорошо, кстати, зашили.

Алехин почувствовал, как его начинает подташнивать — то ли от омерзения, то ли от контузии. То ли от всего вместе.

Между тем он все же успел отметить, что один зрачок у Сыромятникова был неподвижен. Не то чтобы не успевал за другим, а вообще не двигался. Лицо Офтальмолога в полутьме было серое, гладко выбритое и совершенно безжизненное, как маска. Ровный нос, ровные скулы, белесые брови. Глаза выпуклые, близко посаженные, без ресниц. Правый глаз тусклый и живой, левый блестящий и мертвый. И если бы не глаза маньяка, перед ним стоял бы манекен, фоторобот, а не человек. «Человек…» — повторил про себя Алехин и улыбнулся затекшими губами.

— Что? — спросил Офтальмолог, стряхивая ладонью влажные крошки от сухаря с тонкой серой губы. — Плевать в лицо не будем, а? Кина не будет? Лбом в лоб пробовать тоже не будем, нет? Неинтересно с тобой, Алехин. Даже лягушка, когда ей в жопу вставляешь соломинку и надуваешь, старается хоть лапками подергать.

— Как ты меня вычислил, Сыромятников? — тихо спросил Алехин.

— По запаху, Сережа, по запаху, — Офтальмолог улыбнулся серыми губами. — Я с детства плохо вижу. Инвалид по зрению. А вот слышу и особенно запахи чувствую хорошо. Как волк. Я не помню лиц. Но помню номера и запах каждого номера. Тебя не удивляет, что я тебе по имени? А может, ты уже привык на Юру отзываться? Ну, я и так могу, ты только скажи.

Алехин промолчал. Редкий случай, когда он просто не знал, что сказать. Головная боль отдавалась в глазах. После такого нокаута боксеры до следующего матча год приходят в себя. Алехин знал, что времени у него гораздо меньше. Дай бог, если один день.

— Я после того волжского купания в твоей теплой компании залег на дно. Не на речное, как ты уже понял, а у одной подруги, — между тем продолжал Офтальмолог. — Рыжей, кстати. Она теперь номер восемьдесят семь, если я не ошибаюсь. Хотя…

Он стал загибать пальцы, делая вид, что считает про себя. Дойдя до конца первого десятка, махнул рукой, словно сбился со счета, и вернулся к тому, с чего начал:

— А ты ведь попал в меня, Соколиный Глаз. Сквозное ранение в правый бок. Прямо под печенью. Чуть повыше — сантиметр-два, — и кормил бы я сейчас окуньков. Ты мне теперь литр крови должен, не меньше.

Офтальмолог вернулся к столу и вновь громко глотнул из кружки.

— А чего ты не спрашиваешь, откуда я твое имя знаю? — продолжил он, вновь усаживаясь за стол. — У тебя ведь в паспорте Жданов написано, а другого нет. Так вот. Долгая, в общем, история, но я тебя вычислил, мент, уже давно. И домик твой, малюсенький такой, на скудную ментовскую зарплату нажитый, тоже нашел. И девочек твоих наблюдал пару раз. Ждал, когда подрастут. Ты ведь знаешь мои строгие моральные ограничения, Алехин. Ребенок моложе десяти лет — табу. Я не педофил долбанный.

Он снова отхлебнул из кружки и продолжил:

— Думал, лет через семь-восемь познакомлюсь с ними поближе. А вы всей веселой семейкой в один божий день взяли и исчезли, словно испарились. Ну, теперь, раз ты, Сережа, вернулся ко мне навсегда, то могу тебя заверить: обязательно найду их и передам от тебя последний заботливый родительский привет.

— Не найдешь, — Сергей сдерживал себя как мог, стараясь говорить как можно более ровным тоном. — Их больше нет. Они погибли в июле. Разбились в самолете. Тут, рядом.

— Соболезную, если не врешь. И себе соболезную. Такие симпатичные девочки, обе — вылитый папа. И мама ничего. Жаль, не рыжая.

— Ее тоже нет. Они вместе разбились.

— Так вот, значит, зачем ты здесь, Алехин. Ты, значит, по поводу самолета? А я, значит, тебе под руку подвернулся? Ну, никак и никуда мне от тебя не деться, Алехин. Мы с тобой, как сиамские близнецы. Пора уже решать этот вопрос хирургически. Не хочется расставаться так рано, но пора.