Семен Лившин - Поговорим о странностях любви

Я почти уговорил себя, но солнце, отдуваясь, уже садилось за Степой Самохиным, и пора было заступать на дежурство по кухне. Третий раз за сутки макароны на соленой воде, это, пожалуй, чересчур. Но тушенка давно кончилась, а хлеб отвердел и оделся зеленой плесенью. Остается сюрпризный вариант. Ваши гости будут приятно удивлены, если вы предложите им кекс «Услада барханов». Возьмите два стакана муки, стакан урюковых косточек, оставшихся от прошлого компота, потихоньку уведите у Ермека банку его личной сгущенки и, хорошенько перемешав образовавшуюся массу, вылейте ее на тщательно очищенную лопату. Держите лопату над костром, пока не почувствуете характерный аромат, горелого и крик Андрея Сергеича: «Олег, вы никак рехнулись?!» Начальник, я бы с удовольствием, но все как-то руки не доходят. Хотя предпосылки есть. На той неделе, например, выпал денежный дождь. Средь бела дня в кишлаке вдруг взметнулась пыль и посыпались червонцы, пятерки, четвертаки. Я озирался в поисках Воланда, а местные пацаны тут же быстренько подобрали купюры, и снова стало тихо. Но через час кишлачок наполнился зареванной бабой в оранжевых сатиновых шароварах и толстых очках. Кассирша она была. Привезла соседним геологам зарплату, только разложила, налетел смерч и всосал весь аванс. Что деньги, у нас канистру вихрем уволокло! Баба в шароварах ревела, ревела, и люди оказались сильнее стихии. Весь кишлак скинулся, вышло рублей на полста больше, она на радостях выставила угощение, и все население очень славно посидело в чайхане, потом подошли геологи, дальше тебе уже не интересно.

Как, впрочем, и все предыдущее. Иногда мне хочется откуда-нибудь грохнуться, ненароком сломать себе какие-нибудь кости, хорошо бы не самые главные (естественно, подгадав на твое дежурство). Чтобы ты каждый день заходила в палату справляться о моем самочувствии, а я с монументальной гипсовой ногой, устремленной в зенит…

Недавно мне попался осколок китайской чашки, селадон пятнадцатого века, его легко узнать на просвет, в стенке видны крохотные прозрачные пятнышки (Мака все еще говорит «пятышки»?). Мне рассказывали, что перед обжигом в стенку чашки закладывались рисовые зерна, огонь выжигал их, оставались прозрачные оспинки. Неужто только эта память и останется у нас с тобой, Оль?

Лицо напряглось, пальцы шевелятся, ты и во сне делаешь перевязку, спите, сестричка, а я еще посижу, вот ежик пришел в гости, обнюхивает остатки ужина под брезентом, здесь ежи совсем другие: в белых подштанниках и на высоких лапках, видно, модель повышенной проходимости; секунду мы смотрели друг на друга — он убежал, не понять никого, а может, он придет завтра, я запасу для него корочку кекса, но что толку, ежом надо родиться, приходите, скорпионы, я вас чаем угощу; упала звезда, еще одна, господи, да где же я возьму на вас на всех столько желаний, очень большие звезды над пустыней; чтобы их как следует разглядеть, астрономам, наверное, приходится поворачивать телескопы задом наперед, телескопы портятся, а звезды обижаются, вот еще одна полетела, если сейчас в городе дождь, а ты, как всегда, забыла зонтик, ниспошли тебе аллах, чтобы быстро пришел двадцать восьмой трамвай, чтоб Мака ночью не хныкал, чтоб булочная еще не закрылась, чтоб у твоих больных все быстро срасталось и чтоб я не написал тебе это письмо, а если все-таки напишу, то чтобы не отправил его, а приснись мне, и аминь.

— Идем на балкон, Томка. Страшно? Зато все видно. Смотри: две машины, три, четыре, ого, какая длинная, считаем ее за две, восемь, девять, тринадцать, десять, еще раз десять, потому что они одинаковые, собачья будка не считается, она нашу Джерри чуть не забрала, они кошек тоже хватают, если красивые, а она же сиамка, хорошо, там был хромой гицель, мама его вылечила однажды давно, а он ее узнал и выпустил Джерри, а мы с Олегом устроили Джерри именины, купили ей целого окуня, потом дали рюмку корвалола, вот она прыгала!

Томка, сколько проехало, не помнишь? Пускай будет восемь. Я уже умею их писать: это как два бублика слепились боками. Любишь бублики? А я с маком. Бабушка купит, сковырну мак и съем. Не, она ничего. Кричит, но добрая. Мы летом с ней на море ходили и в зоопарк. Там настоящая корова есть. А теперь бабушка не может. У нее сердце болит. А ты знаешь, где сердце? Ну да! Не скажу. Это у бабушки слева. Я когда вырасту, у меня тоже там будет. Сегодня, говорила, в Луна-парк сходим, и нет ее. У меня там свое летающее блюдце. На нем все боятся кататься, а я сел и — вж-ж… А Олег обещал меня взять на остров, только он в командировке. Угадай, что привезет? Вот и нет. Железную дорогу. Настоящую! С рельсами, с проводником, сядешь в вагон — чух-чух, чух-чух! И верблюда. Он будет бежать рядом. Вдруг тепловоз испортится, я на верблюда пересяду. Н-но, поехали! Быстрей, быстрей. Всех обгоняем! Сама ты противная! Верблюды знаешь они какие верные! И чернослив любят. Целое ведро могут съесть. Ничего они не жадные. Это же не для себя. Залазишь на верблюда, едешь, едешь, захотел кушать, отвинтил в горбе пробку и ешь чернослив. А в другом горбе молоко холодно-е…