Коллектив авторов - Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология

Крою
пиво пенное —
только что вам
с этого?!
Что даю взамен я?
Что вам посоветовать?
Хорошо
и целоваться,
и вино.
Но…
вино и поэзия,
и если
ее
хоть раз
по-настоящему
испили рты,
ее
не заменит
никакое питье,
никакие пива,
никакие спирты.
Помни
ежедневно,
что ты
зодчий
и новых отношений
и новых любовей, —
и станет
ерундовым
любовный эпизодчик
какой-нибудь Любы
к любому Вове.
Можно и кепки,
можно и шляпы,
можно
и перчатки надеть на лапы.
Но нет
на свете
прекрасней одежи,
чем бронза мускулов
и свежесть кожи.
И если
подыметесь
чисты и стройны,
любую
одежу
заказывайте Москвошвею,
и…
лучшие
девушки
нашей страны
сами
бросятся
вам на шею.

Закат зарею прежней вышит,
Но я не тот,
И ты — не та,
И прежний ветер не колышит
Траву под веером куста.

У этой речки говорливой
Я не сидел давно с тобой…
Ты стала слишком некрасивой
В своей косынке
Голубой.

Но я и сам неузнаваем:
Не говорит былая прыть…
Мы снова вместе,
Но… не знаем
О чем бы нам поговорить?

И цепенея,
И бледнея,
Ты ждешь,
Я за лицом слежу.
Да, лгать сегодня не сумею,
Сегодня правду расскажу!

Я, милая, люблю другую,
Она красивей и стройней,
И стягивает грудь тугую
Жакет изысканный на ней.

У ней в лице
Не много крови
И руки тонки и легки,
Зато —
В безвыходном подбровьи
Текут две темные реки.

Она — весельем не богата,
Но женской лаской —
Не бедна…
Под пышным золотом заката
Она красивой рождена!

У этой речки говорливой
Я песни новые пою.
И той,
Богатой и красивой
Я прежний пламень отдаю.

Нас время разделило низкой
Неумолимою межой:
Она, чужая,
Стала близкой,
А близкая —
Совсем чужой!..

Мне скажут:
«Стал ты у обрыва
И своего паденья ждешь!..»
И даже ты мои порывы
Перерожденьем назовешь.

Пусть будет так!..
Шумят дубравы,
Спокоен день,
Но тяжек путь…
Тот, кто устал, имеет право
У тихой речки отдохнуть.

Иду к реке,
Иду к обрыву,
И с этой мирной высоты
Бросаю звонкие на диво
И затаенные мечты.

За боль годов,
За все невзгоды,
Глухим сомнениям не быть!
Под этим мирным небосводом
Хочу смеяться и любить!

Опять закат зарею вышит…
Но я не тот,
И ты не та.
И старый ветер не колышет
Траву под веером куста.

В простор безвестный
И широкий
Несутся тени по кустам…
Прощай!
Зовет тебя далекий
Гудок к фабричным
Воротам.

Слышал —
вас Молчанов бросил,
будто
он
предпринял это,
видя,
что у вас
под осень
нет
«изячного» жакета.
На косынку
цвета синьки
смотрит он
и цедит еле:
— Что вы
ходите в косынке?
Да и…
мордой постарели?
Мне
пожалте
грудь тугую.
Ну,
а если
нету этаких…
Мы найдем себе другую
в разызысканной жакетке. —
Припомадясь
и прикрасясь,
эту
гадость
вливши в стих,
хочет
он
марксистский базис
под жакетку
подвести.
«За боль годов,
за все невзгоды
глухим сомнениям не быть!
Под этим мирным небосводом
хочу смеяться
и любить».
Сказано веско.
Посмотрите, дескать:
шел я верхом,
шел я низом,
строил
мост в социализм,
не достроил,
и устал,
и уселся
у моста.
Травка
выросла
у моста,
по мосту
идут овечки,
мы желаем
— очень просто! —
отдохнуть
у этой речки.
Заверните ваше знамя!
Перед нами
ясность вод,
в бок —
цветочки,
а над нами —
мирный-мирный небосвод.
Брошенная,
не бойтесь красивого слога
поэта,
музой венчанного!
Просто
и строго
ответьте
на лиру Молчанова:
— Прекратите ваши трели!
Я не знаю,
я стара ли,
но вы,
Молчанов,
постарели,
вы
и ваши пасторали.
Знаю я —
в жакетах в этих
на Петровке
бабья банда.
Эти
польские жакетки
к нам
провозят
контрабандой.
Чем, служа
у муз
по найму,
на мое
тряпье
коситься,
вы б
индустриальным займом
помогли
рожденью
ситцев.
Череп,
што ль,
пустеет чаном,
выбил
мысли
грохот лирный?
Это где же
вы,
Молчанов,
небосвод
узрели
мирный?
В гущу
ваших роздыхов,
под цветочки,
на реку
заграничным воздухом
не доносит гарьку?
Или
за любовной блажью
не видать
угрозу вражью?