Людо Ондрейов - Юность разбойника

Бача попробовал молоко — достаточно ли нагрелось. Влил в него сычуг — желудочный сок теленка, разбавленный водой. Помешал. Молоко загустело, как студень.

Тогда бача засучил рукава, вымыл руки и стал отжимать белую густую молочную массу. Зеленоватая жидкость выступила наверх, белой массы становилось все меньше и меньше.

Бача слил зеленоватую жидкость в котел поменьше, а белую массу вывалил в полотенце, подвесил к потолочине. Из узелка текла, капала жидкость. Он подставил под нее подойник.

— Это творог, — сказал бача, — а из этого будет жинчица!

Он поставил котелок на очаг, подбросил дров. Котелок закипел, заиграли в нем, зазвенели неслыханные струны. Зеленоватая жидкость закружилась, шаловливо пошла водить хоровод. Вот пустилась вприскочку… Заклокотала, отфыркиваясь белым паром. На поверхность всплыл густой слой белых крупинок и пахучей пены. Это были зернышки творога. Бача снял котелок с огня, взял половник, собрал в ведерко белый слой — добрую, сладкую жинчицу. В котелке осталась прозрачная зеленоватая сыворотка.

— Это «псярка», — сказал бача, указывая на котелок. — Скиснет, и хороша будет от жажды.

Он зачерпнул ее ковшиками, подал ребятам. Потом позвал пастухов и загонщика ужинать. Ели сыр, сало, хлеб, запивали сладкой жинчицей. Причмокивали, хлебали, покряхтывали. Было тихо, как в церкви…

— Дай бог вам счастья! — грянуло от двери.

На пороге стоял человек в кабанице и постолах. С топориком на длинной рукоятке — валашкой и длинной трубой — фуярой. Он переминался с ноги на ногу, жмурил узкие глаза, улыбался.

— Входите, — сказал ему бача, — добро пожаловать.

Человек сел на пороге, фуяру прислонил к стене. Бача дал ему хлеба, сыра и жинчицы. Человек молчал, только обводил взглядом пастухов, мальчиков и загонщика. Пастухи сердито смотрели на него из-под своих шляп.

Человек поел, взял фуяру.

— Ну-ка, чтоб нам веселее было! — сказал он.

И затрубил в фуяру — тихонько, с переливами. Только нет-нет да и вскрикнет будто фуяра. Загудела, залилась трелями, зажурчала тонкими голосками, словно струйки воды в Студеной яме. Человек двигал губами, выдыхал воздух, выговаривал в фуяру слова. По коже мороз пробежал, и очи словно залило теплой росой — так чудно играла фуяра. Потом человек перестал играть, запел:

Человек то играл на фуяре, то пел. Об овцах, о разбойниках. О месяце и о горе Поляне. Долго, жалостно пел он в вечерней темноте. Но вот он умолк, поднялся и сказал:

— Я далеко не пойду, вздремну немножко под кошарой. Доброй ночи!

— Дай вам бог, — отозвался бача.

Он вышел с ним из хижины, вернулся немного погодя и шепотом сказал:

— Это Ту́ронь-разбойник. Его жандармы разыскивают. Никому не говорите, что он тут был.

— Отчего вы его не прогоните? — неприязненно спросил старший из пастухов.

— С ним лучше ладить, — ответил бача. — Мстительный он. Овец уведет… Заворожит их взглядом, и они пойдут за ним как ошалелые. Дьявол он, а не человек, — глаза как у совы. Днем слепой, не видит, прячется в горах. Зато ночью и под землей тебя сыщет…

Мальчики переглянулись, задумчивые, молчаливые. Тревожные мысли овладели ими; они встали. Им хотелось во весь дух помчаться в деревню, по крутым тропинкам, забиться дома в уголок, нырнуть в постель, спрятаться от ночи.

— Спасибо, дядя, мы пойдем, — сказал Палё.

И Ергуш поблагодарил:

— Доброй вам ночи!

— Что ж, ладно, ребята, ступайте с богом, — сказал бача.

Ночь стала еще темнее, о месяце ни слуху ни духу. Идешь — и страшно тебе делается. Всмотришься — различишь кусты, деревья, смутные, неопределенные их очертания. Мрак обнимает тебя, шепчет на ухо: «Не бойся! Я тебя укрою, никто не увидит. Даже сам слепой Туронь, у которого глаза как у совы. Делай, что понравится. Никто не узнает…»

Ребята взялись за руки, и сразу им стало веселее. Рассмеялись, сами не зная чему.

— Давай сходим посмотрим на слепого Туроня! — предложил Палё.

Подкрались к кошаре, обогнули ее, всматриваясь в темноту. Вон под самой загородкой белеют ногавицы…

— Дяденька Туронь! — тихонько позвал Палё.

Ответа не было. Туронь спал, дышал спокойно, похрапывал.

Палё вплотную придвинул к Ергушу свое улыбающееся, плутоватое лицо; приложил палец к губам, нагнулся, стал шарить около спящего. Рука его скользнула по кабанице Туроня, вытащила что-то из рукава. Потом Палё нарвал травы, скрутил жгутиком: