Лев Рубинштейн - Что слышно [сборник]

Ярость, кажущаяся нормальному человеку неадекватной, ярость по поводу иного мнения, ярость по поводу полых знаков, ничем не обеспеченных символов, флажков, ленточек, монументов, портретов, ярость по поводу чьего-то даже осторожного сомнения в абсолютной истинности наспех сляпанной картины мира – это ярость наркомана, которого пытаются лишить заветной дозы.

К массовой подсадке людей на эту подлую убийственную иглу в значительной мере причастны телевизионные и газетные спецпропагандисты. И отвечать за это им – наряду с их “работодателями” – рано или поздно придется.

Ни на чьи головы не призываю я кары небесные – я не владею этим языком. Я никому не желаю “гореть в аду”, да и земных мук никому не желаю. Мук совести – да. Да только где бы им ее взять, эту совесть.

Кое-чего желаю самому себе. Я очень хочу дожить до суда. До настоящего суда – честного, справедливого, цивилизованного, состязательного и открытого. С широкой и гласной общественной дискуссией. С обвинителями, защитниками, свидетелями…

Свидетели, впрочем, уже есть. И они уже свидетельствуют. Каждый в меру своих сил, своей наблюдательности, в меру цепкости своей исторической памяти и способности отличать норму от патологии. И эти свидетели – мы с вами.

Нет, нынешний наш режим совсем не тоталитарный. А если сказать точнее – не совсем тоталитарный. Тоталитарный режим все же предполагает обязательное всенародное поддакивание, принимающее различные формы – от единогласных голосований на собраниях трудовых коллективов до участия, пусть и пассивного, в кружках по изучению материалов съездов и пленумов. Чем поддакиваешь громче, тем тебе же лучше. Но слишком громко – это тоже подозрительно. А вдруг ты претендуешь на что-нибудь такое, что тебе до поры до времени не положено? Ты сиди пока. Ори, конечно, но не сильно. Тебя вызовут, когда надо будет.

А сейчас нет, что вы. Сейчас есть альтернатива. Потому что у нас демократия. Причем настоящая, а не та, фальшивая и лицемерная, которая водится там, откуда вместе с полезными в хозяйстве айфонами и макбуками вползают к нам какие-то разрушительные права человека, всякие враждебные нашему традиционному укладу толерантности, однополые, страшно вымолвить, браки и прочие нежелательные организации.

Альтернатива все же есть. Не желаешь поддакивать – не надо, без тебя поддакивателей сколько хошь. Вон их сколько процентов, по данным совершенно независимых социологических служб. Не желаешь поддакивать – не надо. Но тогда уж не обессудь, если твоя карьера не сложится. По чисто профессиональным, конечно, причинам.

Не нравится поддакивать – не надо. Есть и другие варианты. Можно еще, например, и помалкивать.

Но во все времена существовали, существуют и будут существовать люди, которых помалкивать не может заставить ничто, даже угроза репрессий. Эти люди были и есть всегда – от простодушного сказочного младенца, во всеуслышание заявившего о постыдной обнаженности не менее сказочного короля, до всех тех, чья прямая профессиональная обязанность заключается именно в говорении, в свидетельствовании.

Я говорю прежде всего о писателях. Но о них чуть позже.

А пока вот о чем.

В современный речевой обиход все наглее и крикливее вторгаются слова и понятия, лишенные смысла. Значения этих слов мало кого интересуют. Более того, даже сами попытки их осмысления кажутся не только лишними, но и оскорбительно неуместными.

Таковы, например, все чаще и чаще употребляемые в наши дни слова “предательство” или “предатели”, не означающие ровным счетом ничего, кроме того, что это нечто плохое.

Вот маленькая девочка говорит: “Вика – предательница. Обещала пойти со мной гулять, а сама пошла с Дашей”. Тут я понимаю, о чем речь. А в прочих случаях…

Что и кого предают эти “предатели”? Кому и чему эти предатели присягали в верности?

Никто ведь не ответит.

Предать можно друга, возлюбленного или возлюбленную. Предать можно убеждения и принципы. Но только собственные, а не чужие.

А вот если твои убеждения отличаются от убеждений того, кто обвиняет тебя в предательстве, то это не предательство, а что-то совсем другое. Ваши базовые принципы вы можете предать сами. А можете их не предать. А другой человек, тем более тот, кто ваших принципов не разделяет, их предать не может.

Но эти попытки элементарной рационализации напрасны. Потому что слова тут используются не как носители смысла, а как нечто заряженное лишь эмоционально. Вроде междометий. Вроде “эй!”, “ой!”, “ну!”.