Ксения Букша - Счастье-то какое! (сборник)

– Интересный вы. Сами хотите меня оскорбить, а сами делаете всё, чтобы еще большее заинтересовать и понравиться.

Песцов хмыкнул:

– А вот это вы по-настоящему удачно сказали. Чистую правду. Слаб человек, действительно, не может удержаться, чтобы не похвастаться. На самом деле будет лучше, если вы на меня обидитесь. И вам лучше, и мне.

– Договорились, – сказала Катя.

И она обиделась. Общалась с Песцовым редко, скупо, только по работе.

Его это вполне устраивало.

Но через неделю поймал себя на том, что не получает прежнего удовольствия от работы, от Чехова, от блаженного своего одиночества. Хотелось подойти к Кате и что-то сказать, чтобы она опять потеплела.

Хоть город меняй, подумалось вдруг.

На выходные съездил в Москву, пообщался с обеими Танями, с дочкой, сводил сыновей на ВДНХ, где было шоу динозавров: в душных ангарах стояли огромные муляжи, сделанные из резины, пластика и тряпок. Песцов взялся было вслух читать таблички с данными о размерах этих зауроподов и игуанодонов, но близнецам быстро прискучило, они то и дело перепрыгивали ограждающие канаты, соревнуясь, кто первый дотронется до очередной куклы, Песцов пугал их охраной, они делали вид, что боятся, и тут же начинали опять хулиганить.

После этого сидели в открытом кафе со столиками под зонтами, ели мороженое.

– Вы уже выросли, дети мои, – сказал Песцов, шутливой интонацией заранее смягчая тему предстоящего разговора. – И, наверно, спрашиваете маму… или не спрашиваете, но думаете: почему папа с нами не живет?

– Да ладно! – застеснялись близнецы.

– Так я вам сам скажу: лучше, когда отец вас навещает, хоть и редко, чем если бы он жил рядом всё время, но вы бы его не уважали, а то и вообще презирали.

– Да ладно! – еще больше смутились братья.

– Вы спросите, за что презирали бы? – выведывал Песцов у братьев, явно не желавших ничего спрашивать. – А я отвечу: за вранье и трусость. Если вы сейчас еще не всё понимаете, то хотя бы запомните эти слова. Потом поймете.

Он вернулся домой успокоившимся. Похоже, наваждение с Катей кончилось. Он равнодушно наблюдал за ее подчеркнутой деловитостью. Коллектив перестал строить своднические планы на их счет, только Евгения Давыдовна продолжала с усмешкой на них посматривать, словно знала больше других. Это понятно: людям в возрасте труднее расставаться с фантазиями и надеждами. Надо же чем-то жить.

Песцов вошел в привычный ритм, и тут его посетил Михайличев. Трезвый. Выпил чаю и сказал:

– Такое дело. Знаю, что обидишься, но скажу прямиком: Ерепеев просит Катерину начальницей бюро сделать. И я сделаю. А тебя старшим проектировщиком с почти такой же зарплатой. Плюс бонусы. Всё это не очень красиво, но такова жизнь, Володя. Если тебя колбасит под ней работать, найду другое место. Хочешь на живое строительство? Могу в бизнес вообще взять, ты человек верный и шустрый, способен хорошие дела крутить. А?

– Нет, – сказал Песцов. – Старшим так старшим. Да хоть и обычным, мне всё равно.

– Шутишь?

– Никаких шуток.

– Ты, может, буддист какой-нибудь? – предположил Михайличев. – Они, говорят, умеют так. Типа: дождик льет, а я не мокну. То есть мокну, но по фигу.

– Примерно так, только без всякого буддизма.

– Ты человек, Володя! Если бы у меня все такие работники были, я бы устроил отдельно взятый коммунизм.

И Катя стала начальницей.

Песцов видел, что эта роль ей не нравится, но она себя убеждает в необходимости двигаться вперед, расти. Жалел ее. И спокойно работал, будто ничего не случилось.

Евгения Давыдовна была очень довольна.

– Вот что значит противиться судьбе! – сказала она как-то Песцову.

– Не понял?

– Да всё вы понимаете!

– Хорошо, пусть так. Но не переживайте за меня больше, чем я сам, ладно?

– А вы не переживаете? – не поверила Евгения Давыдовна.

– Ни капли.

В тот год День строителя, отмечающийся, как известно, во второе воскресенье августа, пришелся на одиннадцатое число.

Дела в компании, филиалах и отделах Михайличева шли неплохо, он решил отметить праздник широко, поздравить избранных людей коллектива в лучшем ресторане города.

Песцов не любил таких мероприятий, решил, что посидит пару часов, выслушает речи и незаметно уйдет домой, к своему Чехову.

На этом торжестве он впервые увидел мифическую жену Михайличева. Моложавая миловидная женщина, светловолосая, светлоглазая, с мягкими чертами лица, она сидела рядом с топорно вырубленным мужем. При этом казалось, что в этой паре он командир: то и дело указывал супруге, что ему положить и что налить, а она заботливо исполняла. Впрочем, Михайличев ел и пил урывками, он командовал еще и столом, предоставляя слово то одному, то другому.