Роушин Мини - Лучшая неделя Мэй

Пэм кивнула и взяла пустую корзину.

– Ладно, я, пожалуй, пойду и приготовлю обед для мистера О’Каллахана.

Шон скривился.

– Да уж, с этим лучше поспешить. Увидимся.

Вот работка, обслуживать этого старого придурка. Шону стало интересно, чем занимается муж Пэм.

Потом он подумал о том, что из себя представляет муж Пэм.

На что нужно наткнуться, чтобы на руке остались два маленьких круглых синяка, один рядом с другим? Такие обычно появляются, если кто-то сильно хватает за руку.

И потом, это же очевидно, что Пэм поспешила сменить тему, когда Шон задал ей вопрос.

Подумав, он улыбнулся и встряхнул головой. Забавно, стоит только начать писать роман, так везде мерещатся драмы. Шон взял чашку, страницы и вернулся в дом.

Он дождался, пока внизу замолк шум пылесоса, потом вылез из кровати и начал расстегивать пуговицы на своей пижаме. Кропотливое это дело, пуговицы; он их просто ненавидел. Почему не взять и не пришить к пижаме липучку? Было бы намного проще. Пальцы путались, спускаясь ниже и расстегивая пижаму на выпирающем животе. Тощий и при этом пузатый старик, вот в кого он превратился.

Когда это все случилось? Без сомнений, пока Эйдин была жива, он не чувствовал себя таким старым, а ведь прошло всего полтора года. В четверг на прошлой неделе исполнилось ровно восемнадцать месяцев. Они с Мэй взяли такси, поехали на кладбище и положили на могилу букет цветов, который Мэй купила в магазине у этого гомика, а потом, как и каждый месяц в день смерти Эйдин, они произнесли молитву.

Филип до сих пор иногда забывает, что Эйдин больше нет, а когда вспоминает, ужасная боль потери накрывает его снова. Она ушла слишком быстро, вот в чем все дело. Да, он знает, что у некоторых нет и четырех минут, не говоря уже о четырех месяцах. Но, конечно, он не думал так в начале, когда кричал доктору Тейлору, что тот ошибся, что его диагноз наверняка неверный. У нее просто вирус.

– Слушай, ты, назначь ей что-нибудь. Выпиши свой чертов рецепт .

А Эйдин сидела рядом, лицо ее было белее снега, и она впервые не пыталась его остановить. Доктор Тейлор выписал рецепт, назначив обезболивающие и снотворное. А Филип ушел и, как тупоголовый идиот, каким он, в сущности, всегда и был, в течение следующего месяца отказывался верить в то, что случилось. Изо дня в день он ждал, что Эйдин, как всегда, встанет с кровати и приготовит ему завтрак, и неважно, беспокоит ее еще что-то в этот момент или нет.

В итоге она ушла быстро, посреди ужасной ночи, когда хлестал дождь, а окно в спальне дребезжало от ветра. Мэй, мальчики, Хильда – все стояли вместе с Филипом около кровати и не знали, как себя вести. Две снохи пытались занять себя хоть чем-нибудь на кухне, готовили чай, который никто не хотел пить, клали вещи не туда, куда нужно.

А Филипу наконец пришлось смириться с тем, что Эйдин действительно уходит от него и он бессилен что-то изменить, а все молитвы и проклятия, в которых он обращался к безжалостному богу, оказались бесполезны. Когда она ушла, он просидел всю ночь на стуле у ее кровати, накрыв своей рукой ее холодную руку. Он накричал на Мэй, чтобы та оставила его в покое, а затем, когда она выбежала из комнаты, принялся сожалеть об этом.

Филип просунул вторую руку в кардиган и натянул его на плечи. Еще больше чертовых пуговиц – в следующий раз он наденет другой, на молнии, если, конечно, этот следующий раз наступит. Когда он застегнул пуговицы, то направился к окну и увидел, как Пэм развешивает одежду и с кем-то разговаривает – Филип повернулся и увидел второго гомика, этого американца, который восседал на своем шикарном стуле и попивал свой шикарный кофе.

Филип был рад, что Эйдин не дожила до такого и не видит, как ему приходится жить по соседству с парочкой педиков. Все сейчас дозволено, никаких запретов. Предполагается, что при встрече с ними он им улыбнется и скажет «привет», как будто это в порядке вещей, что двое взрослых мужиков – он издал отвратительный звук – живут вместе и наверняка вместе спят. Мерзость какая. А вот Пэм стоит и болтает с одним из них, и Мэй, он сам слышал, всегда очень дружелюбна с ними. Ну уж нет, он скорее умрет, чем признает эту парочку содомитов.

Он сел на краю кровати и засунул сначала одну ногу, а потом вторую в тапки, на которых были изображена щенки и которые Мэй купила ему на Рождество. Тапки оказались вполне удобными, но цвет был выбран неверно – Филип ненавидел этот ужасный песочный оттенок. Ей нужно было купить или коричневые, или черные – обувь этих двух цветов он всегда предпочитал. Но у этих хотя бы нет идиотских шнурков, о которые он вечно спотыкается.