Филипп Клодель - Собачий архипелаг

И потом, это зловоние, в котором уже не было прежних притягательных ноток, не оставляло сомнений в своем происхождении: островом полностью завладел запах падали. Запах, который ни с чем не спутаешь. Такой исходит порой от лесных зарослей, куда пришел издыхать смертельно раненный зверь. Труп его разлагается в течение нескольких дней, теряет первоначальную форму, собирает вокруг себя зеленоватых мух, червей и опарышей, раздувается от газов, вспухает до огромных размеров, потом опадает и лопается, источая стекающую ручьями черную гниль.

В головы поневоле закрадывалась мысль о трех трупах, сброшенных в нутро Бро. Невозможно было представить, что три тела, оказавшиеся на глубине десятков, если не сотен метров от поверхности земли, могли напитать весь остров своими миазмами, однако зловонный дух властно напоминал об их близком присутствии, словно говоря о гневе и негодовании мертвецов. Это осквернение воздуха было первым актом мести, преддверием новых неотвратимых несчастий: мертвые заставят живых заплатить за их безразличие. Они обошлись с останками своих собратьев, как с трупами животных, предпочли слову молчание и будут за это наказаны.

Комиссар не спешил с проведением дознания. Первый допрос обвиняемого произошел в понедельник во второй половине дня в душной атмосфере зала заседаний. Тяжелые шторы снова были задвинуты, во-первых, чтобы уберечься от толпы, которая уже начала собираться на площади, а во-вторых, чтобы хоть немного спастись от палящих лучей солнца, словно вознамерившегося довести остров и его обитателей до высшей точки кипения.

Мэр уже сидел на месте почти час, равно как и Доктор, которого тот попросил прийти пораньше. Комиссар вошел, разодетый, будто собирался присутствовать на свадьбе: в синем костюме в тонкую белую полоску, шелковой бежевой рубашке с красным галстуком и в лаковых штиблетах. Остатки редких волос полицейского были напомажены и зачесаны назад. Свежевыбритое лицо обрело свой естественный зеленоватый оттенок, свидетельствующий о сомнительном здоровье, однако на этот раз ни один из карманов не оттопыривала бутылка.

– Приветствую вас, господа! Час настал.

– Не лучше ли мне уйти? – поинтересовался Доктор, обтирая затылок грязным, но надушенным большим носовым платком.

– Не вздумайте, – ответил Комиссар, внимательным взглядом обшаривая каждую деталь зала. – Чем больше публики, тем веселее.

Затем, внезапно повернувшись к двум мужчинам, он с возбужденным блеском в глазах проговорил:

– Вы видели людей на площади? Обстановка, похоже, накаляется! Обожаю толпу, когда она заряжена электричеством и становится непредсказуемой. Тогда возможен любой сценарий. Идите, полюбуйтесь: это же хищники в яме, ждущие раздачи мяса. Каждый намерен не промахнуться и получить свое. Это просто великолепно!

Он отодвинул штору одного из окон, выходивших на площадь. Мэр неохотно встал, и Доктор последовал его примеру, с одной стороны, чтобы не оставлять приятеля в одиночестве, а с другой, потому что не хотел противоречить Комиссару, чей неуравновешенный темперамент внушал ему опасение. Все трое посмотрели на площадь.

– Ну, что скажете? Чем не театр?

Мэр не мог скрыть удивления. Доктор маскировал свое чувство за обычной улыбкой, но, судя по тому, как энергично вытирал пот со лба, и он был не на шутку встревожен. Прямо под ними по периметру площади растекалось темное пятно из сотен женщин, детей и мужчин, которые стояли, тесно прижавшись друг к другу, и вся эта компактная масса гудела, как пчелиный рой. Гипнотизирующая мелодия их голосов звучала подобно молитве – завораживающе, первобытно, с выраженными носовыми звуками; широкая и всеобъемлющая, она достигала ушей в виде жужжания, которое отзывалось дрожанием в каждой клеточке тела и в итоге проникало в мозг, вызывая в нем раздражение.

Вдруг, неизвестно почему, звуковая пелена разредилась, а потом и вовсе стихла, когда в конце площади, в противоположной стороне от здания мэрии, на улочке, огибавшей южный угол церкви, началось какое-то движение, разделившее толпу надвое. Она расступилась, словно ее прорезало лезвие скальпеля, и в тонком промежутке между половинами людской массы Доктор, Комиссар и Мэр увидели хрупкую фигурку Милы, одетую в белое, которая в сомкнутых руках держала большую свечу.

Почему свеча и кому пришла в голову эта идея?

Тем не менее и свеча, и белая одежда девочки произвели должный эффект. Толпа смолкла. Неподвижная, она созерцала ребенка, за которым следовал отец, Меховой, тоже сложивший руки. Он слегка покачивался, возможно, был пьян, даже наверняка пьян, в своем неизменном, сдвинутом набок медвежьем парике.