Владимир Максимов - Живая душа

Ваня присел на корточки. Погладил лаечку. И ласково сказал:

– Ах ты, моя хорошая. Сколько ж раз ты меня в тайге выручала… Ну, молодец, молодец, – похвалил он старания, показывающие собачью преданность, и отворачивая лицо от её горячего языка, которым Ася уже успела лизнуть его в колючий подбородок и щёку с рыжей щетиной.

– Ну, нацеловались, хватит уж, – поднимается Ваня. – Пошли домой – косточку тебе дам.

«Вот бы людям иметь такую благодарность, такую преданную верность», – размышляет он, возвращаясь назад и чувствуя, как ветерок холодит на щеке Асин «поцелуй». И от этого ему снова становится весело. А, проведя по щеке рукой, он думает: «Надо побриться. А то явлюсь к Асе такой – щетинистый, как ёжик…»

– Ну, заходи, – открывает он дверь в коридор перед Асей. – Быстренько, не выстужай общагу.

Чувствуется, что собаке ещё хочется побегать, поиграть, но она, подчиняясь хозяину, не очень охотно заходит в дом.

Войдя в комнату, Ваня видит, что чайник на плитке уже шипит. Чёрный хлеб, лук нарезаны, и почти все его приятели сидят за столом, стоящим в углу комнаты, недалеко от двери. Однако сало никто не режет. Это должен сделать добытчик.

Ваня, немного растягивая время, вынув из газеты одну косточку, даёт её Асе. Потом не торопясь идёт к своей тумбочке и достаёт оттуда свой острый охотничий нож с берестяной наборной ручкой (ножны от него висят у него на ремне). После чего в полной тишине тонкими ломтиками режет сало, пронизанное аппетитными мясными прожилками.

Аккуратно раскладывает длинные, почти прозрачные кусочки на блюдце и, вытерев нож о хозяйственную тряпицу, садится за стол.

Кто-то тут же наливает ему в кружку крепкой заварки, слегка разбавив её уже закипевшей водой.

– Эх, молочка бы ещё к такому чаю, – мечтательно вздыхает Ваня.

Манагаров, до прихода Вани игравший мышцами и гирями, молча встаёт и идёт к своей прикроватной тумбочке. И, вынув из неё банку сгущёнки, возвращается к столу.

– Ну, братцы, у нас нынче прямо-таки настоящий пир! – восклицает Ваня, глядя, как его тёзка своим охотничьим ножом вскрывает банку. – Что говорил капитан Грэй из «Алых парусов»: «Я понял одну простую истину – чудеса надо делать своими руками», – чуть ли не хором восклицают охотоведы, кивая в сторону молчуна – Вани Манагарова.

Чай теперь у всех забелён.

Клыпин берёт толстый кусок хлеба, кладёт на него два продолговатых куска сала, сверху – кружок сочного, брызжущего соком, лука… Вместе с ним эту нехитрую процедуру проделывают и остальные.

Ужина, час назад состоящего из гречки на воде, как будто бы и не было…

– Сальца каждому ещё на раз хватит, – уверенно говорит кто-то, кивая на блюдце и продолжая жевать.

Все другие едят, шутят, весело, специально для смеху, погромче швыркая горячим, парящим, греющим нос, чаем.

К столу, оставив идеально обглоданную кость, подходит Ася. Усевшись рядом с табуретом хозяина, она глядит на него вопросительно-просящими глазами, едва слышно поскуливая.

Иван какое-то время внимательно смотрит Асе прямо в глаза, отчего та, будто застеснявшись пристального взгляда, отворачивает в сторону свою умную мордочку, не переставая при этом тихо поскуливать.

Иван из «облитых» чёрной кожей деревянных ножен, висящих на поясном ремне (мода такая у охотоведов – почти везде ходить с охотничьим ножом, оставляя его в тумбочке только на время лекций), вынимает нож, отрезает с краешка от своего бутерброда кусочек сала с хлебом и слегка подкидывает это лакомство перед носом Аси. Собачка в прыжке, на лету, очень изящно хватает еду, тут же проглотив ее.

Охотоведы любуются Асиным цирком, а затем, разлив в кружки остатки чая и сделав по второму бутерброду, продолжают неспешную трапезу.

Чай уже не так горяч. Зато чёрный хлеб с салом кажется ещё вкуснее, тем более что на блюдце остались только две Ваниных дольки, одну из которых он отдаёт Асе, положив теперь сало на пол перед ней, чтобы она хоть немного почувствовала его вкус.

– Балуешь собаку, – рокочет Иван Манагаров.

– А кого мне ещё баловать-то, тёзка, – негромко отвечает Ваня, ласково глядя на лаечку, весело помахивающую хвостом. – Одна она у меня, можно сказать, родная душа. Вот зимнюю сессию сдам, и закатимся мы с ней в таёжку! В какой-нибудь дальний госпромхоз, на соболёвку…

Я как-то, в прошлом году, кажись?.. Ну точно, в прошлом, в конце апреля или начале мая, – пустился в воспоминания Ваня, – на глухариный ток подался. Аську с собой не взял – мешать только будет. Тем более что она ниже своего достоинства считает охоту на разную там пернатую дичь: утку, глухаря ли… В городе снега почти уже не было – съело его солнце. А в лесу – по колено, хоть лопатой разгребай. Пока до тока с трассы (на попутке до определённого, примеченного мною заранее, километра) добрался – взмок весь. Хотя идти-то там от шоссейки – всего километра три, не больше… Гляжу из-за сосновых стволов осторожненько. И такая красотища на залитой весеннем солнышком полянке передо мной открывается – слов нет! Глухарь, здоровенный, как индюк, – килограмм шесть, не меньше, – весь чёрный издали, бровь только красная, выхаживает по токовищу, важно эдак, что твой султан в гареме. Нет-нет да опустит крылья, черканёт ими по снегу – «наброды» делает. Потом откинет голову к спине и самозабвенно так петь начинает. Сначала клювом пощелкает. Причём звук такой получается – будто кто ногтём по неполному спичечному коробку ударяет… Слушаю, любуюсь им… Других самцов – конкурентов, не видать. Самочки же, небольшие, изящные на деревьях сидят да на него с любопытством поглядывают. Однако на землю пока не спешат спуститься. А он и рад стараться от всеобщего внимания, как знаменитый певец на эстраде. Закончив первую часть своей «серенады» громким ударом клюва, начал скрикать – точно сорока стрекочет. Но, кроме сорочьего стрёкота в его песне и скрип снега в мороз будто… Тут-то к нему и подбегай – ничего не слышит. Хотя до чего и ж всё в природе разумно устроено! Первая часть песни, постепенно учащаясь, может продолжаться несколько минут, а скриканье – только две-три секунды. За эти-то мгновения к нему и надо успеть подобраться на расстояние выстрела… Одна беда, какой с самца навар – мясо жёсткое, невкусное, не разгрызёшь, сколько ни вари. Лучше уж копылуху добыть… Кинул я в этого красавца шишкой сосновой, когда он петь перестал, чтоб отпугнуть его. Он с земли тяжело так, громко хлопая крыльями, едва поднялся и, отлетев по прямой, сел на дальнем конце поляны, невысоко от земли, на сосновую ветку. Принялся хвоей лакомиться. Почитай, основная еда зимой у них, если кедровый орех не уродился. Сидит на толстом суку, башкой туда-сюда вертит. И самочки тоже за еду принялись. А я знаю, что, в отличие от самца, очень осторожного, копылуха более беспечна и собаку, когда на дереве сидит, почти не боится. Вот, к одной из них, на недалёком дереве сидящей, я, в виде собаки, и решил подобраться. Встал на четвереньки. Лай изображаю заливистый и всё ближе подвигаюсь к цели, размышляя уже, как ружьё половчее с брюха развернуть… Да не тут-то было – отлетают они на безопасное расстояние… А на собаку ведь, хоть взбесись та под деревом, почти не реагируют – знают, что нет им от неё никакой опасности. Значит, что-то во мне не собачье угадывают…