Сергей Лебедев - Гусь Фриц

«Много, много выдержит», – сказал Железный Густав и с той поры стал поддерживать невестку. Фраза его: «В деньгах полный нуль, но сама многого стоит», сказанная на приеме промышленников, стала семейным motto. И еще: Железный Густав никогда больше не предлагал Арсению испросить отставку и заняться семейным делом.

Кажется, теперь Густав взял иную тактику: перестав оспаривать жизнь Арсения, он начал ее исподволь улучшать. Арсений предполагал, что именно Железный Густав организовал его перевод в Московский военный госпиталь, способствовал легкому расставанию со флотом, – порой ведомственные переписки между Адмиралтейством и военным министерством длились годами, – и добился, чтобы Арсений был оставлен в лаборатории заниматься проблемами предотвращения эпидемических болезней в армии – тема, которую Арсений выделил для себя еще на старших курсах.

А может, Арсений добился всего сам, просто за ним стояла тень Железного Густава. Старик наконец-то вошел в круги военных промышленников, запустил под Киевом полный цикл артиллерийского производства – пороха, снарядные гильзы, стволы и лафеты орудий, прицельные приспособления – и начал интриговать в пользу генерала Сухомлинова, киевского, волынского и подольского генерал-губернатора. У Сухомлинова уже была своя партия, генерала прочили в военные министры, а Густав старался расположить свои производства ближе к западной границе, ибо торговал и с Европой, и Сухомлинов много ему помог в революцию 1905-го, когда бастовали заводы и железные дороги.

Достаточно было просто быть внуком Густава Шмидта – и нужные двери предупредительно открывались. Однако Арсений не был классическим протеже, больше смотрел в окуляр микроскопа на палочки Коха и спирохеты, чем в глаза начальству, – тиф и туберкулез, туберкулез и тиф были его главными воображаемыми противниками, ибо помнил он, как в тыловых лазаретах русской армии в Маньчжурии они убили не меньше солдат, чем японские пули на поле боя.

Конечно, Арсений воспринимал Два Т – так назвал две эти болезни Кирилл – еще и в контексте социалистической идеи: как следствия угнетенного состояния рабочих, скверну старого прогнившего мира, символ его нравственной нечистоты. И, глядя в окуляр, он видел на предметном стекле не бактерии, а классового врага, – так Арсений записал в поздних горестных заметах, когда уже сам был сочтен классовым врагом, носителем скверны, отравителем здоровья общества.

Кирилл любил приходить сюда, в тихий переулок у Садового кольца. Над ним царила угрюмая громада сталинской высотки МИДа, но сам переулок дышал другим воздухом, специфически московским, сереньким, воробьиным, вербным, близоруким, лучше передающим старческое шарканье подошв, чем звон монеты. Дом, который построил в 1910 году знаменитый архитектор по заказу Андреаса и Железного Густава, двухэтажный особняк в стиле московского модерна, до сих пор стоял по старому адресу, хотя название переулка сменилось трижды.

Ныне особняк принадлежал какой-то из теневых структур МИДа. Кирилл все гадал, что там – разведка? какой-то полуофициальный бизнес? Внутрь его не пустили даже с рекомендательным письмом из департамента культуры мэрии. Он смотрел на черепичную крышу, кованые решетки балконов, мозаичные панно, странные круглые окна, похожие на корабельные иллюминаторы; между ним и домом не было связи, он вырос в другой стране и даже мысленно не мог поместить себя в этот особняк.

На самом большом панно над главным входом была изображена рыба: налим, плывущий среди водорослей над речным или озерным дном. Водоросли извивались длинными лентами, вытягивали стебли с оранжевыми цветами, похожими на герберы; налим изгибался, разевал розовый рот, поднимал очи, будто молился рыбьему богу, пастырю стай и косяков, отцу трески, владыке кашалотов и акул. Рядом и чуть ниже, воинственно воздев усы, шагал по дну одетый в броню рак.

Когда в детстве бабушка Каролина учила Кирилла рисовать, она часто изображала подводный мир, сопровождая рисование стишком, который Кирилл считал детским:

И возникали на ее рисунках раки, налимы, щуки, окуни, водоросли, расцветающие невиданными оранжевыми цветами. Кирилл-ребенок радовался перенесению земных красот под воду, легко подхватывал игру, пририсовывал розы, одуванчики. И никогда его не удивляло: почему бабушка так предана этому сюжету, почему рисует не грибной дачный лес, не городской парк, а странное русалочье пространство, недоступное живым?