Сергей Лебедев - Гусь Фриц

Да, этот свет июля – он хорош, хотя слишком густ, лучше бы подошел майский или даже апрельский, тонкий, совсем бесцветный, еще бесстрастный, безгрешный, как поцелуй ребенка, не напитанный силой солнца, восходящего в зенит лета. Но июльский тоже сгодится, тягучий, сам собой упоенный, как переспелый, запрошлогодний мед. Он изгонит тени, напоит кристаллы своим своевольным сиянием, и загорятся на ладони тяжелые, неподатливые изумруды, потаенные камни Уральских гор, забранные в серебряные оковы ожерелья.

Крейсер «Изумруд» выжил в аду Цусимы, где погибла почти вся эскадра, прорвался во Владивосток, сел на камни вблизи гавани и был взорван по приказу командира, барона Ферзена. «Князь Суворов» погиб, «Бородино» опрокинулся, забрав с собой весь экипаж, кроме одного матроса, а ничтожный крейсер, беззащитный в сражении линейных сил, спасся.

И мать, узнав о спасении сына, заказала для невестки, будущей невестки, пока не подаренной судьбой, ожерелье из изумрудов, из самых лучших камней, что можно было найти. А может, мастера знали, зачем им заказано это ожерелье, обошли все копи, открыли старинные сундуки, где хранились камни, добытые еще при Петре, – и на свет явилось великое чудо.

В центре особый камень – нежно-травяной изумруд небывалой величины; будто трава, скошенная на самой ранней заре, еще до восхода солнца; будто сок ее, безвинный и сладкий. А влево и вправо, в обе стороны – крупные камни разных оттенков зеленого: от светлой, переменчивой зелени, похожей на глянцевитый отсвет яблоневой листвы, – до падающей в синеву, густой зелени можжевеловых ветвей, до кристаллов, будто созданных из воды океанических глубин, где лежит, опрокинувшись на бок и зияя разорванным бортом, «Князь Суворов», флагманский броненосец.

И все камни скованы тонкой цепочкой, серебряной цепочкой; цепкие цапфы держат каждый кристалл, словно муравьиные – не паучьи – тонкие лапки, и звенья серебряной цепи будто слиты воедино, рождены одно из другого.

Кирилл знал, что бабушка Каролина считала ожерелье не просто семейной реликвией, но оберегом, талисманом. Летом сорок первого ожерелье осталось у нее дома в Москве, а все семейство собралось в Ленинграде; она выжила, а все остальные погибли.

Правда ли ожерелье – талисман? – думал Кирилл. Или его спасительная сила уже исчерпалась и сейчас ожерелье лишь прекрасная драгоценность? Ему показалось, что лучше бы было так; словно радость от спасения сына там, где погибли многие, где дно было усеяно мертвыми кораблями, радость, гордость и неистовая молитва с благодарностью за спасение наделили ожерелье эгоистичной, гибельно-своенравной натурой, и оно готово было хранить лишь избранного – избранную, может быть и отталкивая других.

Кирилл поднял ожерелье на свет; ограненные кристаллы сияли мирно, нежно. Он убрал ожерелье в тайник.

Арсений спасся. Может, ворожил за него Соленый Мичман, двоюродный дед, съеденный каннибалами, – юнец, мальчишка младше Арсения. Арсений был Андреевич , под Андреевским, апостольским флагом – синий косой крест на белом фоне – шла в бой русская эскадра; покровительствовал, выходит, ему апостол, распятый на косом кресте. А еще – мученик Андреас, не случившийся адмирал, жертвенный агнец семьи, претерпевший наихудшую муку от язычников.

Твердым камушком оказался «Изумруд». После боя прорвался к Владивостоку, благо скорость могла спасти его от миноносцев неприятеля; потерял немногих ранеными и еще меньше убитыми – счастливый корабль, счастливой звездой ведомый. А то, что крейсер сел на камни, уже избегнув японцев, и был взорван 19 мая – командира потом судили и оправдали, – так это положенная доля неудач за одну ослепительную удачу: быть окруженным броненосцами, получить предложение о сдаче, увидеть, как сдаются остатки русской эскадры, – и прорваться, пройти сквозь строй японцев, не спустить флага.

Так Арсений оказался во Владивостоке – чужой, ничейный врач с затопленного крейсера, вдобавок и к команде этого крейсера-то не принадлежащий; временно прикомандированный к флоту, к эскадре, которой больше нет, она на дне морском, хотя еще существует как бумажная единица ; прикомандированный, но числящийся по армейскому ведомству – готовая головная боль для любого военного бюрократа, которому предстоит решить, куда определить этот «подарок». Вероятно, Арсений сам добился отправки на фронт, на войну, к которой он почти опоздал; его приписали к эвакуационному госпиталю.