Макс Фрай - Полный НяпиZдинг [сборник, litres]

У Тараса Шевченко блины были на воде, мука – из молотой лебеды. Пакость ужасная, но все ели, потому что полезно. И старались не очень кривиться, когда говорили: «Ах!»

У Блока блины были такие тонкие, что через них можно было смотреть на луну. Для этого их, собственно, и использовали. Никто не ел.

У Есенина до выпечки блинов никогда не доходило. Наболтает теста и спьяну в него мордой – бряк! Просыпается потом в похмелье, злой, как собака, блинов нет, и теста тоже не осталось, вокруг бабы какие-то причитают, просят разрешения морду облизать, хоть сейчас поезжай в Англетер. Чего тянуть.

У Маяковского блины были супрематические. Разных удивительных форм и цветов. А что он их не пек, а вырезал из картона и строгал из старых табуреток, так на то и революционный авангард.

Набоков, конечно, не пек блины. С какой это стати? Только рancakes, только хардкор.

Булгаков, на самом деле, пек блины по рецепту Гоголя. Только масло и сметана у него были невидимые, черти помогли. Поэтому все ели с удовольствием, а потом смотрят – с ног до головы заляпались. И не знают: где, когда?

Александр Грин блинов никогда не пек, у него и сковородки-то в доме не было, не говоря уже о муке. Но мог часами увлекательно о них рассказывать: как пекут блины в Зурбагане, а по какому рецепту в Гель-Гью, и как моряки в шторм на камбузе, выпив рому, пекут большой Капитанский Блин, кидают в море, и оно успокаивается. Ну или наоборот. В общем, собеседник уходил от Грина очень довольный, с ощущением сытости, как будто весь вечер ел блины. И потом ему уже никакие другие блины не нравились, все не то.

Хармс, на первый взгляд, действовал, как Грин: тоже не пек блинов, только о них рассказывал. Но рассказывал такое, что собеседники уходили от него в полной уверенности, что блинов не бывает, блин абсурден и абсолютно невозможен. Они потом долго еще не могли смотреть на настоящие блины, те, что поспокойней говорили: «Уберите отсюда немедленно эту глупость!» – а другие начинали истерически хохотать.

О блинах Андрея Платонова я стараюсь не думать. Просто не думать, и все.

Валентин Катаев пек блины на коммунальной кухне, на керогазе, на скверной советской сковородке, вместо масла клал маргарин. Но они все равно получались вкусные. На него за это очень сердились, говорили: вот шарлатан!

Иногда к Катаеву приходили Ильф с Петровым, он одалживал им сковородку, керогаз и маргарин. Но они пекли блины с приподвывертом, все время подбрасывали их в воздух, переворачивали, кривлялись, устраивали такой цирк, что на них никто не сердился, а просили еще.

Ложь

– Искусство – это ложь, – торжественно объявляет друг А.

Не то чтобы он так действительно думает. Не настолько он прост, чтобы думать об искусстве что бы то ни было. Просто иногда у друга А. просыпается потребность шокировать культурную общественность. Иными словами, он тролль.

– Естественно, ложь, – соглашаюсь я. – Все, что воспринимает человек, ложь. Все, что делает, тоже ложь. Всякий человек – сам себе ложь, фильтр, искажающий любую поступающую информацию. А уж на выходе – ууууууууу! Ваще. Такова уж наша природа. Зато когда мы с ясным осознанием своего положения все равно пытаемся сказать что-то хоть немного похожее на правду, которую не способны даже вообразить, от этого адского усилия рождается хорошее искусство. Хоть и ложь.

Друг А. смотрит на меня с обычной в таких случаях укоризной: ну что ж ты не даешь человеку пять минут дураком побыть!

Это да. Со мной в этом смысле всем трудно.

Лучшие из наших современников,– говорю я, – это такая прекрасная девочка-дебил из анекдота [10], которая успела задать вопрос: «А фто, можно было?» – ДО того, как загадать третье желание, а не после.

Любимый кошмар

В списке кошмарных снов, сопровождающих меня в разные периоды жизни (список вполне банальный: тут и крошащиеся зубы, и роковое опоздание на поезд-самолет-пароход, и чудище поганое в зеркале, и всякая там война) есть один самый ужасный и, в то же время, самый прекрасный из страшных снов.

Это всегда вариации на одну и ту же тему: людей едят заживо, причем выедают у них некую самую ценную бессмертную часть, а прочую дрянь оставляют болтаться, как есть. В таких снах мне непременно приходится выдержать несколько сражений с пожирателями, чудом уцелеть, вспомнить предыдущие кошмары на эту тему, сказать себе, что и это сон, разными способами проверить версию, но не проснуться, а «убедиться», что нет, на этот раз все происходит наяву.