Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Худший же случай и криводушного идиотизма Орина, и нежелания миссис Инканденцы признавать идиотскую ложь произошел одним жутким днем вскоре после того, как Орин наконец получил права на управление автотранспортом. О. и я вдруг обнаружили, что в будний августовский день после быстрого поражения в турнире на искусственной траве в Лонгвуде нам совершенно нечем заняться, а Хэл еще выживал в своем тогдашнем разряде мальчиков 10 лет, и оттого немалая доля летнего населения ЭТА пока не вернулась из Лонгвуда, в том числе Марио и миссис Инканденца, которых туда отвез, припоминаю, смугло-иностранный на вид монилиальный терапевт и клинический ординатор, – миссис Инк представила его как так называемого близкого и заветного друга, хотя не объяснила, как они познакомились, – а доктор Инканденца, припоминаю, недужил и был не в состоянии кого-либо потревожить, и практически вся ЭТА оказалось в нашем с Орином распоряжении, даже опускная решетка была оставлена поднятой и без присмотра, и поскольку в то время наш интерес к подобному времяпрепровождению достиг пика, мы употребили небольшое количество рекреационного вещества – не припомню, какого именно, но запомнилось оно мне как особенно сильно изменяющее сознание, – и решили, однако, что сознание изменено недостаточно сильно, и решили съехать с холма до одного из алкогольных магазинов дурной репутации вдоль авеню Содружества, где подтверждением возраста служит одно честное слово, и заскочили в «вольво» и рванули по холму вниз, на авеню Содружества, с серьезно измененным сознанием, и отрешенно удивлялись, почему люди на тротуарах вдоль Содружества словно бы нам машут, хватаются за головы, на что-то показывают и дико подпрыгивают, и Орин приветливо махал в ответ или в дружелюбной пародии тоже хватался за голову, но только когда мы добрались до перекрестка Содружества и Брайтон-авеню, на нас снизошло ужасное осознание: в летние дни миссис Инканденца часто привязывала любимую собаку Инканденц С. Джонсона к заднему бамперу своего «вольво» в шаговой доступности от мисок с водой и «Научной Диетой», а мы с Орином сорвались на машине с места, даже не подумав проверить, не привязан ли еще к ней С. Джонсон. Постараюсь не вдаваться в подробности того, что мы обнаружили, когда остановились на парковке и опасливо подошли к багажнику. Назовем это огрызком. Скажем, мы нашли только поводок и ошейник, и огрызок. Согласно утверждениям пары свидетелей, которые вновь обрели дар речи, по меньшей мере пару кварталов по Содружества С. Джонсон отважно не оставлял попыток угнаться за машиной, но в какой-то момент то ли сбился с шага, то ли перебрал свою собачью жизнь и принял решение, что это не самый плохой день, чтобы уйти, и сдался, и пал на асфальт, последствия чего свидетели называли невыразимыми. Посередине внутренней полосы на восток в течение пяти-шести кварталов были размазаны шерсть и, скажем так, остатки. Все, с чем мы понуро вернулись на холм академии, – поводок, ошейник с жетонами с описанием аллергий на препараты и пищу и, скажем так, присовокупленные остатки.

Суть в том, что вы решительно не можете себе представить, каково позже тем днем было стоять вместе с Орином в гостиной ДР перед сраженной горем и заливающейся горючими слезами миссис Инканденцой и слушать, как Орин пытается сконструировать версию событий, по которой мы с ним каким-то образом почувствовали, что С. Джонсон умирал от желания прогуляться под теплым августовским солнышком, и выгуливали его по Содружества [257] Нельзя не заметить здесь, что Орин ни разу не выгуливал С. Джонсона. Орин даже никогда не питал особенной приязни к С. Джонсону, поскольку пес вечно пытался спариться с его левой ногой. Да и в любом случае С. Джонсон был предан одной миссис Инканденце, и выгуливала его только миссис Инканденца, и только по строгому дневному распорядку. , и вот, по его словам, когда мы мирно выгуливали себе старого доброго С. Джонсона по тротуару, вдруг некий лихач не просто вывернул на тротуар и сбил пса, но затем сдал назад и переехал его еще раз, и сдал назад, и переехал еще, и еще, и еще, – так что это скорее был не лихач, а какой-то палач, – тогда как мы с Орином стояли, парализованные ужасом и охваченные горем, чтобы даже подумать о том, как бы запомнить модель и цвет машины, не говоря уже о номерах негодяя. Миссис Инканденца на коленях (есть что-то сюрреалистическое в очень высокой женщине, стоящей на коленях) рыдала и прижимала руку к ключице, но кивала каждому слогу наглой и жалкой лжи Орина, О. держал поводок и ошейник (и огрызок), словно Улику А, тогда как я стоял подле него, вытирал лоб и всем сердцем желал, чтобы вся эта сцена целиком провалилась под безупречно отполированный и стерилизованный паркет.