Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Медсестра, которая промывала толстую кишку Гейтли, пока он плакал от стыда, теперь вернулась в палату с врачом, которого Гейтли раньше не видел. Он лежит с искрами из глаз от боли и попыток Терпеть с помощью воспоминаний. На одном глазу такая мутная пленка слизи, которая не смаргивается и не вытирается. Палату наполняет траурный металлический свет зимнего дня. Врач и роскошная сестра что-то делают с соседней койкой в палате, собирают что-то металлически сложное из большого ящика, напоминающего ящик с хорошим столовым серебром, с мягкими лиловыми бархатными подкладками для металлических стержней и двух стальных полукругов. Интерком звякает. У врача на ремне бипер – предмет с очередными нездоровыми ассоциациями. Гейтли не совсем спал. Из-за послеоперационного жара кожа на лице стянулась, как когда стоишь близко к огню. Боль в правой половине тела устаканилась до нытья, как когда пнут в пах. Любимой фразой Факельмана было «Сказки не рассказывай». Это был его универсальный ответ практически на все. Всегда казалось, что его усы вот-вот уползут из-под носа. Гейтли всегда презирал растительность на лице. У бывшего военного полицейского были пышные желто-серые усы, которые он нафабривал до двух острых торчащих рогов. Полицейский гордился своими усами и долгими часами их подстригал, вычесывал и нафабривал. Когда полицейский вырубался, Гейтли тихонько подходил и мягко сдвигал жесткие нафабренные кончики усов под безумными углами. Новый, третий оперативник Соркина Си заявлял, что собирает уши и у него есть коллекция ушей. Этот Бобби Си с его темными глазами и плоской головой без губ, как у рептилии. Врач в палате был явно из интернов, выглядел лет на двенадцать, подстриженный и ухоженный до тусклого розового блеска. Он излучал энергичную бодрость, которую учат излучать врачей. У него была детская прическа, увенчанная локоном на лбу, а при виде его тонкой шеи, тонущей в воротнике белого докторского халата, протектора для ручек в нагрудном кармане и совиных очков, которые он постоянно поправлял, вдобавок к тонкой шее Гейтли вдруг осознал, что большинство врачей и помпрокуроров, и ГэЗэ/УДОтов, и психологов, – самых ужаснейших представителей власти в жизни наркомана, – что все эти люди вышли из дистрофичных рядов тех самых детей-ботанов без подбородков, детей, которых наркоманы презирают, задирают и травят, в детстве. В сером свете и сквозь пленку на глазу медсестра казалась такой привлекательной, что просто смешно. Сиськи у нее были такие, что ложбиночка грудей виднелась даже в форме медсестры, в которой вообщето декольте не предусмотрено. Молочная ложбинка предполагала, что сиськи – как два мягких шарика ванильного мороженого, как, наверно, у всех здоровых девушек. Гейтли вынужден признать, что ни разу не был с реально здоровой девушкой, да и вообще хотя бы с более-менее трезвой. И потом, когда она далеко тянется отвинтить болт на какой-то вроде стальной панели на стене над пустой койкой, ее как бы подол униформы задирается так, что в подсвеченном сзади силуэте видны великолепные скрипочные изгибы внутренних сторон бедер в белых ФИЛЬДЕПЕРСОВЫХ чулках, а в АМБРАЗУРУ между ног светит печальный свет из окна. Из-за чистой здоровой сексуальности образа Гейтли чуть не тошнит от желания и жалости к себе, и ему хочется отвести взгляд. Молодой доктор тоже пялится на изящный эластичный и приподнимающийся подол, даже не притворяясь, что помогает с болтом, промахиваясь пальцем мимо переносицы очков и тыкая себе в лоб. Врач и сестра обмениваются репликами о чем-то своем, технически-медицинском. Врач дважды роняет планшет. Сестра или не замечает сексуальное напряжение в палате, потому что всю жизнь провела в оке бури сексуального напряжения, или же просто притворяется, что не замечает. Гейтли почти уверен, что врач уже передергивал на эту медсестру, и его тошнит от того, что он прекрасно понимает врача. Это ОМЫВАЮЩЕЕ сексуальное напряжение, такое есть слово-призрак. Гейтли даже после того, как наложит кучу в туалете, целый час не пускал туда нездоровых женщин обдолбанного типа, от стыда, а теперь это тошнотворно омывающее создание с клизмой «Флит» и нежными ручками извлекло жалкую никчемную кучу прямо из ануса Бимми Гейтли, из ануса, который она, добывая кучу, видела во всех подробностях.

Гейтли даже не замечает, что снаружи моросит мелкой склизкой крупой, пока не заставляет себя отвести взгляд от окна и медсестры. Потолок слегка дрожит, как собака в жару. Пока он лежал на боку, сестра сказала, что ее зовут Кэти или Кэйти, но Гейтли хочется думать о ней просто как о медсестре. Он чувствует свой запах – запах мяса для сэндвичей, которое оставили на солнце, – и чувствует жирный пот, сочащийся из каждой поры на голове, и небритый подбородок у горла, и трубку, приклеенную ко рту и липкую от слюны со сна. Тонкая подушка горячая, и он никак не может перевернуть ее холодной стороной. Правое плечо как будто отрастило собственную мошонку, и с каждым ударом сердца какой-то очень маленький человечек ее пинает, мошонку. Врач видит открытые глаза Гейтли и говорит сестре, что пациент с огнестрельным ранением снова находится в полусознательном состоянии и назначен ли ему дневной прием. Мокрая крупа слабая; как будто кто-то издалека бросает горсточки песка в окно. Убийственная сестра, помогая врачу скрепить какую-то странную стальную конструкцию типа корсета с чемто вроде металлического нимба, которую они собрали из запчастей из большого ящика, прикрепляя ее к изголовью и стальным пластинкам под кардиомонитором койки, – это все похоже на верхнюю часть электрического стула, думает Гейтли, – сестра, не прекращая тянуться, опускает взгляд и говорит: «Здравствуйте, мистер Гейтли», – и еще говорит, что мистер Гейтли аллергик и ему не показано ничего, кроме антипиретиков и Торадола капельно, доктор Хербургер, правда, мистер Гейтли, ах вы бедненький храбрый аллергик. Голос у нее такой, что так и представляешь, как она стонет, когда ее иксят и ей нравится. Гейтли сам себе противен за то, что нагадил на глазах у такой медсестры. Фамилия врача то ли «Хирбургер», то ли «Хербургер», и теперь Гейтли уверен, что в детстве несчастного долбанашку ежедневно били и стебали будущие наркоманы из дурных компаний. Врач потеет в лучах сексуальности медсестры. Он (врач) говорит, тогда зачем же его интубировали, если он в сознании, дышит самостоятельно и под капельницей. Одновременно он винтами с цилиндрической головкой прикручивает металлический нимб к вершине корсетной штуковины, одним коленом на койке и вытянувшись так далеко, что над ремнем видна верхняя мягкая красная половина его задницы, и у него все никак не прикручивается, и он трясет упрямым металлическим нимбом так, будто это он виноват, но, даже лежа в койке, Гейтли видит, что парень крутит головки винтов не в ту сторону. Медсестра подходит и кладет Гейтли на лоб холодную нежную ладонь так, что лбу Гейтли хочется умереть от стыда. Из того, что она говорит доктору Хербургеру, Гейтли понимает, что есть вероятность, будто у Гейтли в, за или рядом с нижней какой-то там трахеей застрял фрагмент того инородного тела, которым его ранили, поскольку у него травма чего-то-такого-из-десяти-слогов-что-начинается-на-«грудинно», сказала она, и результаты радиологии были неопределенные, но подозрительные, и какой-то Пендлтон требовал 16-мм сифонный ингалятор, дозирующий 4 мл 20 %-ного Мукомиста 373каждые 2 ч. на случай геморрагии или накопления мокроты, просто как бы на всякий случай. Если Гейтли что и понял, ему плевать. Он и знать не хотел, что у него в теле есть это самое из десяти слогов. Чудовищная сестра как может вытирает лицо Гейтли ладонью и говорит, что попробует успеть обмыть его губкой до конца смены в 16:00, из-за чего Гейтли каменеет в ужасе. Ладонь сестры пахнет органическим лосьоном для тела и рук Kiss My Face, которым также пользуется Пэт Монтесян. Она просит бедного врача дать ей попробовать закрепить черепной фиксатор, с этими штуками вечно так. На ногах у нее обувь дозвуковых медсестер, которая не издает звуков, так что кажется, что она не отходит от койки Гейтли, а скользит. Ее ног не видно, пока она на сколько-то не удаляется. Левая туфля врача, напротив, влажно скрипит. Врач выглядит так, словно не спал где-то с год. От этого парня исходит аура рецептурных дринов, на взгляд Гейтли. Он скрипуче ходит туда-сюда у изножья койки, наблюдая, как сестра закручивает винты в правильную сторону, поправляет совиные очки и говорит, что Клиффорд Пендлтон, каким бы скрэтч-гольфистом [224] Эталонный гольфист, который показывает игру на уровне нулевого гандикапа – всегда укладывается в отведенное количество ударов. он ни был, в посттравматической терапии круглый дурак, что ингаляционный Мукомист применяется для (и тут по его голосу ясно, что он зачитывает по памяти, типа выпендривается) посттравматических наростов аномальной, вязкой или застаивающейся слизи, а не потенциальных геморрагии или эдемы, и что 16-мм сифонная интубация сама по себе была дискредитирована в качестве средства для профилактики интратрахеальной эдемы в предпоследнем номере «Ежеквартального альманаха патологии травм» как настолько диаметрально инвазивная, что скорее обостряет гемоптизис, чем облегчает его, согласно какому-то то ли «Лэйрду», то ли «Лайерту». Гейтли слушает все это с предельным недоуменным вниманием как бы ребенка, родители которого в его присутствии обсуждают что-то взросло-сложное про воспитание детей. Из-за снисходительности, с которой Хербургер добавляет, что «гемоптизис» означает какое-то «кровохаркание», будто медсестра Кэти не настолько профи, чтобы не добавлять технические объяснения, Гейтли жаль этого парня – очевидно, что он жалким образом считает, будто такая левая снисходительная хрень ее впечатлит. Хотя Гейтли признает, что и сам попытался бы ее впечатлить, если бы при их первой встрече она не держала почкообразное судно под его анусом. Сестра тем временем убирала последние детали, которые врач, похоже, не смог прикрутить. Когда они выходили из палаты, сестра говорила врачу, что он отлично подкован в методологии для какого-то 2R, и Гейтли понял, что врач не понял, не сарказм ли это. Врач с трудом тащил ящик из-под штуковины, который, прикидывает Гейтли, весит 30 кг максимум. До Гейтли вдруг впервые в лоб доходит, что Ставрос Л. нанимал людей для уборки ночлежек из «домов на полпути» как раз потому, что им можно платить копье, и что он (Дон Г.) наверняка всегда знал об этом на каком-то подсознательном уровне, но находился в