Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Сумерки начали опускаться рано. Хэл отметился на воротах и рванул вниз по холму, и повел тягач по Содружке в сторону Водохранилища К. С., а потом на юг по Хаммонд – по знакомому гнетущему маршруту кондиционных пробежек ЭТА, с той разницей, что, добравшись до Бойлстонстрит, он повернул направо и взял путь на запад. Когда кончился Западный Ньютон, Бойлстон-стрит стала боковой трассой номер 9 – главной западной пригородной альтернативой самоубийственной I-90,– и 9-я змеилась по пригороду на запад до самых Натика и трассы 27.

Хэл полз в потоке машин по многополосной дороге, которая в старину была коровьей тропой. Когда он достиг Уэлсли-Хиллс, огнеопасно-оранжевый цвет неба сгустился до адского малинового оттенка углей догорающего пожара. Вскоре с лязгом упала и тьма, а с ней и настроение Хэла. Ему казалось унизительным и абсурдным даже собираться на это Собрание Анонимных Наркоманов.

Все всегда мигали тягачу дальним, потому что фары на его радиаторной решетке находились безбожно высоко.

Маленький портативный дисковый плеер забрал то ли Пемулис, то ли Аксфорд, да так и не вернул. WYYY была призрачной нитью джаза в море белого шума. На АМ-частоте нашлись только коммерческий рок и новости, что администрация Джентла назначила и затем отменила обращение к нации на неизвестную тему по Спонтанному распространению. На NPR шло что-то вроде круглого стола о возможных темах обращения – ларингектомический протез Джорджа Уилла резал слух [201] Джордж Уилл, американский колумнист. У Уилла никогда не было голосового протеза. . Хэл предпочел тишину и звуки дороги. Он съел два четырехдолларовых маффина с отрубями из трех, ради которых сделал крюк до пекарни-кондитерской в Кливленд-Серкл, морщась, проглатывая, потому что забыл купить газировку, чтобы запивать, затем заложил за губу гигантскую щепоть «Кадьяка» и время от времени сплевывал в свой особый стакан НАСА, который как раз умещался в держателе рядом с коробкой передач, и последние пятнадцать минут унылой поездки провел в размышлениях о возможной этимологической карьере слова «аноним», с самого, как он предполагал, эольского ov^ya до отсылки Тинна в 1580 году до э. с. к «анонимным хроникам»; и не срослось ли оно когда-то по ходу дела главным саксонским корнем со староанглийским on-ane, которое, предположительно, значило «Все как один» или «Как одно тело» и в конце концов стало стандартной инверсией Кюневульфа классического «анон», например. Затем вызвал на свой мнемонический экран историю развития изначальной группы АА с 35 года до э. с., о которой в Дискурсивном Оксфордском словаре была такая длинная статья, что Хэлу даже не пришлось заходить в какие-нибудь внешние базы данных, чтобы почувствовать себя более-менее подкованным фактически, заявиться на его ответвление – АН – и хотя бы как-то бегло оценить ситуацию. Хэл умеет воспроизвести в голове мысленную ксерокопию всего, что он когда-либо читал, и, по сути, перечитать, по желанию, – этот талант Оставление Надежд (пока еще) не подкосило: эффекты отмены пока что были скорее эмоционального/слюно-пищеварительного характера.

Стены гор по бокам тягача, когда 27-я прорезает каменные холмы – самый край беркширской пенумбры, – то ли из гранита, то ли из гнейса.

Какое-то время Хэл также тренируется говорить «Меня зовут Майк», «Майк. Привет», «Всем привет, я Майк», и т. д., глядя в зеркало заднего вида.

В 15 минутах к востоку от Натика становится очевидно, что лапидарное «КЦР» из буклета означает учреждение под названием «Кваббинский Центр Реабилитации», которое найти несложно – дорожные рекламные знаки начинают о нем сообщать уже за несколько километров, каждый знак немного отличается от предыдущего и вместе они образуют как бы нарратив, кульминацией которого служит собственно прибытие в КЦР. Даже покойный отец Хэла не застал придорожную рекламу Burma-Shave.

Кваббинский Центр Реабилитации располагается в отдалении от трассы 27 в конце извилистой ухоженной гравийной дороги, освещенной старинными классическими фонарными столбами, фонари на которых из рифленого стекла и многогранные, как конфетницы, и предназначены, кажется, больше для настроения, чем света. Потом подъезд к самому зданию – еще более извилистая дорожка, практически туннель в медитативных соснах и ломбардских тополях с плохой осанкой. Стоит съехать с трассы, как ночной пейзаж дальнего пригорода – настоящей глуши Бостона – кажется призрачным и притаившимся. Под колесами Хэла хрустит галька. Какая-то птица гадит на лобовое стекло. Дорожка постепенно расширяется в как бы дельту, и затем в парковку с мятнобелым гравием – здесь физически и находится КЦР, кубический и задумчивый. Здание – в духе новомодных недеформированных кубов из грубых кирпичных панелей с гранитной кладкой по углам. Атмосферно подсвеченное снизу очередными классическими фонарями, оно кажется скорее деталькой конструктора из ящика игрушек какого-то ребенкатитана. Окна – такие дымчато-коричневые, которые на дневном свете превращаются в темные зеркала. Когда они только появились в продаже, покойный отец Хэла публично хулил их в интервью «Линзам & Стеклам». Сейчас, освещенные изнутри, окна казались каким-то загрязненными, окровавленными.