Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Все это время она не смотрела на Марио, хотя Марио смотрел на нее.

Она улыбнулась.

– Мой отец, разумеется, сам рассказывал эту историю, лишь будучи пьяным. В окна он никогда и никого не вышвыривал. Попросту сидел в кресле, попивал эль и почитывал газету, часами, до тех пор пока не выпадал из кресла на пол. И однажды он упал и больше не поднялся – так твой дедушка по материнской линии отошел в мир иной. Мне ни за что не поступить бы в университет, не отойди он в мир иной, когда я была еще маленькой. Он считал, что образование только портит девочек. В том не было его вины; такие были времена. Его наследства хватило, чтобы оплатить обучение для меня и Чарльза.

Все это время она приятно улыбалась, ссыпала бычок из пепельницы в урну, протирала дно пепельницы «Клинексом», выравнивала ровные стопки папок на столе. На краю урны, обычно совершенно пустой и чистой, висела пара странных длинных мятых бумажных полосок яркокрасного цвета.

Аврил Инканденца из тех высоких красивых женщин, которые никогда не были красавицами мирового класса, с обложек глянцевых журналов, но при этом очень рано достигли высокой отметки на шкале красоты и оставались там очень долго, пока другие красивые женщины с возрастом становились все менее красивы. Ей 56 лет, и Марио до сих пор нравится просто любоваться ее лицом. Он знает, что она себя красивой не считает. Орину и Хэлу от нее достались разные грани красоты. Марио нравится смотреть на Хэла и на мать и пытаться разглядеть те тонкости и широкости разных черт, которые отличают женское лицо от мужского, у привлекательных людей. Грань между мужским лицом и лицом, по которому уже видно, что оно женское. Аврил считает, что она слишком высокая, чтобы быть красивой. По сравнению с Самим она казалась не такой уж высокой – вот кто-кто, а он действительно возвышался. Марио носит специальные ботиночки, почти идеально квадратные, с центром тяжести в пятке и липучками вместо шнурков, и вельветовые штаны, в которых Орин ходил в начальной школе и которые Марио до сих пор любит и носит вместо новых, которые ему дарят, и теплый свитер с высоким воротником, полосатый как блоха.

– Я пытаюсь донести, что существуют такие люди, которых приводит в ужас одна мысль о том, чтобы хоть пальцем прикоснуться к настоящему сожалению или грусти, или о том, чтобы разозлиться. Это значит, они боятся самой жизни. Они словно в каком-то заточении. Закоченели душой, эмоционально. Почему так? Никто не знает, золотце. Иногда это называют «подавление», – снова кавычки вокруг слова. – Долорес уверена, что всему виной детские травмы, но я подозреваю, так бывает не всегда. Возможно, некоторые люди родились в заточении. Ирония, разумеется, в том, что заточение, предотвращающее выражение грусти, само по себе должно быть особенно грустным и болезненным. Для гипотетического подозреваемого. В академии могут встречаться такие грустные люди, Марио, и возможно, ты к этому восприимчив. Я бы не сказала, что ты невосприимчив, когда речь заходит о людях.

Марио снова чешет губу. Она продолжает:

– Вот что я сделаю, – подаваясь вперед, чтобы написать что-то на стикере, но не той ручкой, что у нее во рту, – запишу для тебя термины «диссоциация», «поглощение» и «подавление» – а рядом с «подавлением» запишу еще одно слово, «вытеснение», с подчеркнутым знаком неравенства между ними, потому что они означают совершенно разные вещи и не являются синонимами.

Марио двигается чуть вперед.

– Иногда я боюсь, когда ты забываешь, что со мной надо говорить прощей.

– Что ж, тогда мне очень жаль, но вместе с тем и радостно, что ты можешь мне в этом признаться. У меня короткая память. Особенно после битого часа работы. Забываюсь и говорю, как мне привычней, – складывая стикер вдвое, затем вчетверо и бросая в корзину для бумаг, не глядя. У нее хорошее кожаное офисное кресло для руководителей, но оно словно взвизгивает, когда Аврил подается вперед или назад. Марио чувствует, что она заставляет себя не смотреть на часы на запястье, хотя он и не против.

– Эй, Маман?

– Люди же, которым грустно, но которые не могут позволить себе грустить или выражать ее, грусть, неуклюже пытаюсь сформулировать я, – так вот, кому-нибудь восприимчивому может показаться, что с этими людьми что-то не так. Они словно нездешние. Отсутствующие. Отстраненные. Отрешенные. Отстраненные. «Не от мира сего» – американское выражение, с которым мы росли. Деревянные. Омертвевшие. Отключенные. Отстраненные. Или они пьют или принимают наркотики. Наркотики одновременно притупляют настоящую грусть и помогают выражать некую искаженную вариацию грусти, как когда ты выбрасываешь кого-либо из окна гостиной прямо в клумбу, которую она так старательно восстанавливала после прошлого инцидента.