Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Где-то месяц спустя в изысканный кованный почтовый ящик помпрокурора прибыл конверт. В конверте находилась стандартная глянцевая брошюра Американской стоматологической ассоциации о важности ежедневной оральной гигиены – такие есть чуть ли не везде, в любом кабинете стоматолога – и два полароидных снимка высокой четкости, один с Доном Гейтли и один с его сообщником, каждый стоял в хэллоуинских масках, излучавших профессиональное клоунское веселье, каждый стоял со спущенными штанами, согнувшись, с ручками зубных щеток помпрокурорской четы, торчащими из задниц прямо по центру кадра.

После этого Дону Гейтли хватило ума никогда больше не работать на Северном побережье. Но все равно он попал в крупные неприятности, в том же, помпрокурорском духе. Сказалось либо невезение, либо карма, либо что-то еще. А все из-за простуды, обычного человеческого риновируса. И причем даже простуды не самого Дона Гейтли, вот почему он наконец взялся за ум и задумался о карме.

Начиналось все безоблачно. Чудесный неогеоргианский дом в дико дорогой части Бруклайна с грабительской точки зрения лежал как на блюдечке с голубой каемочкой, в уютном отдалении от неосвещенного псевдодеревенского проселка, с низкопробной системой сигнализации «СентриКо», которая запитывалась, как это ни тупо, от целого отдельного кабеля переменного тока на 330 В и 90 Гц с отдельным счетчиком; казалось, дом не был включен ни в один вечерний маршрут патрульных машин, а с черного хода его изящные, но хлипкие французские двери окружали густые кусты без единого шипа, к тому же от света галогеновых ламп гаража их загораживал частный мусорный контейнер ЭВД для дорогих районов. Вкратце – просто песня, а не дом, с точки зрения грабителя-наркомана. И Дон Гейтли закоротил счетчик сигнализации и с сообщником 16вломился внутрь и принялся, словно на больших кошачьих лапах, рыскать по коридорам.

Вот только, к несчастью, оказалось, что хозяин был дома, хотя обе машины и остальные члены семьи отсутствовали. Бедолага, больной, спал на втором этаже в пижаме из ацетатного шелка с грелкой на груди, рядом с ним на прикроватном столике стояли полстакана апельсинового сока, пузырек Найквила 17, лежали очки с толстыми стеклами, иностранная книжка, номера «Международных отношений» и «Взаимозависимых отношений», коробка салфеток «Клинекс» промышленного размера, у изножья кровати еле слышно гудел пустой напольный увлажнитель, и хозяин дома был по меньшей мере в замешательстве, когда проснулся и увидел, как на неосвещенных стенах спальни, бюро и тиковом шифоньере скрещиваются тонкие лучи фонарей, пока Гейтли с сообщником выискивали стенной сейф, который, как ни удивительно, около 90 % людей со стенными сейфами прячут в главной спальне за какой-нибудь картиной с морским или сухопутным пейзажем. Люди в некоторых домашних привычках оказывались столь идентичными, что Гейтли иногда чувствовал себя странно, словно обладал какими-то непомерными знаниями о личной жизни, не предназначенными для простых смертных. Совесть куда больше мучила Гейтли из-за этих конкретных непомерных знаний, нежели из-за своевольного обращения с чужим имуществом. Но вот внезапно посреди бесшумного поиска сейфа в спальне оказывается богатый домовладелец с жутким насморком, пока его семья колесит на двух машинах в экотуре по остаткам природы Беркшира, он бессонно ворочается в кровати, найквилизируется, издает гнусавые аденоидные звуки и вопрошает, какого черта это все значит – только произносит это на квебекском французском, что для туповатых американских наркоманов в хэллоуинских масках клоунов не значит ровным счетом ничего, – и вот этот крошечный пожилой домовладелец с головой круглой, как футбольный мяч, серым ван дайком и глазами, явно привыкшими к корректирующим линзам, садится и включает яркую прикроватную лампу. Гейтли легко мог бы смыться и забыть дорогу назад; но только, разумеется, в свете лампы рядом с шифоньером вырисовывается морской пейзаж, и сообщник заглядывает и кратко рапортует, что сейф за ним смехотворный, открывается едва ли не крепким словом; а оральные наркоманы обычно работают в крайне жестком физическом графике потребности и удовлетворения, и Гейтли сейчас определенно на стадии потребности; так что Д. У. Гейтли принимает губительное решение превратить кражу со взломом в полноценное ограбление – по уголовному кодексу разница между ними заключается в насилии или принуждающей угрозе оным – и распрямляется во весь устрашающий рост, и светит фонариком в слезящиеся глаза крошечного домовладельца, и обращается к нему на манер страшных преступников в популярной культуре – «че» вместо «что», различные апокопы и т. д., – и берет за ухо, и сопровождает на кухню, и сажает на стул, и связывает по рукам и ногам электрическими проводами, умело срезанными с холодильника, электрооткрывалки и автоматической кофеварки «Кафе-о-лэ-Мейкер» от «M. Кафе», связывает хорошо, но не гангренозно туго, потому что надеется, что беркширская природа в цвету и хозяин проскучает в одиночестве на протяжении достаточно долгого отрезка времени, и начинает шарить по кухонным шкафчикам в поисках столового серебра – не столового серебра «для дорогих гостей»; то покоилось в опойковом футляре под старой аккуратно сложенной рождественской оберточной бумагой в великолепном комоде из красного дерева с инкрустацией слоновой костью в гостиной, где 90 % богатых людей всегда и прячут хорошее серебро, оно уже было найдено и сложено 18прямо в прихожей, – но старого доброго повседневного столового серебра, потому что основная часть домовладельцев держит кухонные полотенца двумя ящиками ниже ящика с приборами, а бог не придумал лучшего кляпа, чем старое доброе пропахшее маслом кухонное полотенце из искусственного льна; и привязанный проводами к стулу хозяин вдруг соображает, что именно разыскивает Гейтли, и дергается и говорит: «Не затыкайте мой рот, я обладаю ужасной простудой, мой нос, он кирпич соплей, я не в силах дышать в нос, ради господина бога не затыкайте мой рот»; и в знак доброй воли называет копающемуся Гейтли комбинацию сейфа за мариной в спальне, вот только французскими цифрами, что вкупе с гнусавым аденоидным гриппозным прононсом Гейтли даже не напоминает человеческую речь, и еще хозяин сообщает Гейтли про добританские квебекские золотые монеты в опойковом кошельке, приклеенном на обороте неизвестного импрессионистского пейзажа в гостиной. Но все, что говорит канадский домовладелец, значит для бедняги Дона Гейтли, что насвистывает веселую мелодию и старается выглядеть угрожающе в клоунской маске, не больше, чем, скажем, крики чаек Северного побережья или американских граклов; и, естественно, в двух ящиках под ложками находятся полотенца, и вот Гейтли надвигается, словно какой-то Бим-Бом из ада, и рот квебекца становится овальным от ужаса, и в этот рот вставляется скомканное, слегка отдающее жиром кухонное полотенце, а поверх торчащего кома льна и щек накладывается качественная волокнистая обвязочная лента из первого ящика столика с древним телефоном – ну почему все держат серьезные почтовые принадлежности в ближайшем к кухонному телефону ящике? – и Дон Гейтли с сообщником заканчивают ловкое и полное благих намерений ненасильственное обдирание бруклайнского дома догола, словно постхомячиный лужок, и запирают переднюю дверь и растворяются в бруклайнской мгле в надежном внедорожнике Гейтли с двойным глушителем. А связанный, хрипящий, облаченный в ацетатный шелк канадец – правая рука, возможно, самого одиозного антионановского активиста к северу от Великой Впадины, его адъютант и доверенный специалист по улаживанию конфликтов, самоотверженно согласившийся переехать с семьей в варварски американскую метрополию Бостона, чтобы служить связным и укротителем полудюжины или около того злопыхательных и ненавидящих друг друга группировок квебекских сепаратистов и альбертских ультраправых, единых лишь в фанатичном убеждении, что экспериалистский «дар», или «возвращение», США так называемой Реконфигурированной Великой Выпуклости своему северному соседу и союзнику по ОНАН нанес тяжелейший удар по канадским суверенитету, чести и гигиене, – этот домовладелец, безусловно VIP, хотя, конечно, довольно засекреченный VIP, или, точнее, PIT 19на французском, этот робкий на вид координатор канадских террористов – привязанный к стулу, с кляпом во рту, одинокий, пораженный риновирусом человек под холодным флуоресцентным кухонным светом 20, с кляпом умелым и из качественных материалов, – этот домохозяин, так тяжело боровшийся, чтобы частично прочистить один забитый назальный проход, что порвал межреберные связки, скоро обнаружил, что даже эта щелка заблокирована неумолимым лавиноподобным потоком слизи, и потому ему снова приходится рвать связки, чтобы пробить вторую ноздрю, и так далее; и через час борьбы, жжения в груди, крови на губах и белом кухонном полотенце от отчаянных попыток вытолкать его языком сквозь ленту, которая все же неспроста высшего качества, и после взлета надежды до небес из-за звонка в дверь и ее же черного падения, когда гость у двери, юная девушка с планшетом и жвачкой, разносившая промо-купоны на акцию «Счастливые выходные» со скидками на полугодовое и больше членство в сети бостонских безвредных для кожи соляриев, пожимает плечами в парке, делает пометку в планшете и беззаботно удаляется по длинному выезду к псевдопроселку, через час подобных мучений или больше квебекский PIT после невыразимой агонии – медленное удушение, даже соплями, это вам не прогулка в погожий денек на монреальском фестивале тюльпанов, – на пике этой агонии, слушая в голове затихающий гром пульса и наблюдая, как уменьшается видимое пространство, пока неуклонно сужается красная апертура зрения, на пике всего этого он мог думать, несмотря на боль и панику, только о том, какая это поистине дурацкая и глупая, после всего пережитого, смерть, – но даже этой мысли полотенце и лента не позволили выразиться в виде горестной ухмылки, с которой лучшим из нас подобает встречать свой наиглупейший конец, – и на этом Гийом Дюплесси, посинев, ушел из жизни, и просидел там, на кухонном стуле, в 250 км к востоку от действительно впечатляющей осенней природы, почти два дня и две ночи, с выправкой все более и более армейской, пока его охватывало трупное окоченение, с голыми ногами, из-за синюшности похожими на лиловые ломти хлеба; и когда бруклайнские органы наконец прибыли и отвязали его от залитого холодным светом стула, тело пришлось переносить в сидячем положении, настолько конечности и хребет отвердели в армейском комильфо. А для старого бедного Дона Гейтли, чья профессиональная привычка отрубать энергию коротким замыканием счетчика стала более-менее визитным модусом операнди, конечно же, было зарезервировано особое место в сердце и мыслях безжалостного помпрокурора Ревира с немалым весом в юридических сферах трех бостонских округов и не только, того самого помпрокурора, чья безжалостность в последнее время только усилилась, после того, как его жена на зубную нить без Валиума даже взглянуть не могла, а потому он терпеливо выжидал своего шанса, считая дни, будучи, так же как Дон, последовательным приверженцем принципов «Записывать» и «Подавать-холодным», и именно так Гейтли без всякого энергозатратного насилия со своей стороны оказался в дерьме на такой адской глубине, на которой меняются жизни.